"Тимоти Финдли. Пилигрим " - читать интересную книгу автора

разнообразить способ готовки - то варила эти нехитрые продукты, то жарила
их, то тушила.
Иоганнес видел отца по-своему: два черных глаза, две черные ноздри и
зияющий рот на мучнистом лице под шевелюрой, темной там, где ее прикрывала
кепка, и выгоревшей в остальных местах. Сутулые плечи, локти на столе,
скупые, почти механические движения. 3аводная кукла-папа в человеческий
рост, сидящая посреди своего выводка, чей завод кончался прямо на глазах у
детей. И когда он кончался, кукла каждый вечер просто сидела, пока вокруг
нее убирали тарелки, ножи, вилки и ложки, а потом вставала и шла в постель.
Никто не разговаривал. Никогда. Это был дом бесконечной усталости и тишины.
Фрау Эда приходила домой после того, как Иоганнеса укладывали спать.
Мать он видел только по утрам - с того же наблюдательного пункта, то есть со
своего стульчика, - когда она допивала последнюю чашечку кофе, опускала
засученные рукава, надевала пальто и исчезала из поля зрения в чужом доме,
где проводила дни на чужой кухне.
Когда Иоганнесу исполнилось шесть, рукав отца попал в мельничное
колесо, а поскольку рядом никого не было и никто ему не помог, его протащило
через зубцы и размололо до смерти. В то время мальчику все эти подробности
не рассказывали, ему лишь объяснили, что отец их покинул и больше не
вернется.
Позже, в школе, он узнал правду от ученика постарше, чей отец также
работал на мельнице. Юный Кесслер очень долго не говорил ни матери, ни
сестрам, что все знает. Когда ему стукнуло одиннадцать - а может,
двенадцать, - он начал задавать вопросы, которые раньше не приходили ему в
голову. Куда и когда ушел отец? И почему он ушел один, если мог взять нас с
собой? И почему он никогда нам не писал? Почему он так и не вернулся?
Ответы на эти вопросы всегда были одинаковыми. Он ушел к своим
родителям... то есть уехал к братьям в Аргентину... у него не было денег,
чтобы взять нас с собой... в Южной Америке нет почты...
Одна ложь дополняла другую. Мать Иоганнеса уже оплакала мужа и
успокоилась. Лгать было легче - к тому же она сама отчасти верила своим
словам. Порой она представляла себе, как ее муж живет в Аргентине. Вызывала
в памяти образы его братьев и в их компании заново переживала те солнечные
дни, когда они с мужем были молоды и беззаботны. Сказать, что он умер,
означало сделать шаг навстречу собственной смерти, а к этому фрау Эда была
не готова. Даже когда Иоганнесу исполнилось шестнадцать, она все еще не
называла себя вдовой.
Что касается Эльвиры, она радовалась смерти отца. Бремя забот о нем
истощило ее силы. Когда он погиб, ей было всего четырнадцать лет, но уже с
девяти она обеспечивала весь быт - готовила, стирала, грела воду для ванной,
бегала за покупками, не получая взамен ни крупицы благодарности за свои
труды. Не то чтобы она ненавидела отца. Это было бы несправедливо, поскольку
она прекрасно понимала причины его бедности. В мире, где они обитали, было
так трудно найти работу и за нее так мало платили... И тем не менее она
радовалась, что отца не стало. Теперь ей приходилось заботиться только о
собственном выживании да о брате, поскольку мать они видели настолько редко,
что ее как бы и не существовало.
У фрау Эдды была клетка с зябликами, которые пели ей по утрам, прежде
чем она уходила из дома исполнять свои обязанности на кухне герра Мюнстера.
Каждый день начинался с того, что она снимала с клетки покрывало, и кончался