"Э.Финк. Основные феномены человеческого бытия [R]" - читать интересную книгу автора

игра (как детская игра) - в ее начале. Подобная фиксация и датировка во
времени упускает то, что основные экзистенциальные феномены захватывают
человека всецело. Смерть - не просто "событие", но и бытийное постижение
смертности человеком. Так и игра: не просто калейдоскоп игровых актов, но
прежде всего основной способ человеческого общения с возможным и
недействительным. Мы начинаем с краткого анализа игрового поведения, то есть
занятия игрой. Из-за своей краткости и сжатости этот анализ может показаться
абстрактно-формальным, но выводимые структуры каждый может, учитывая
определенные единичные случаи, проверить на самом себе. При различении
"структуры" и "единичного случая" последний принято обозначать как пример
(Bei-Spiel) структуры. Многоразличное, в котором утверждается структура,
понимается как случайное, привнесенное игрой случая. Отношение постоянного к
изменчивому, необходимого к случайному, достаточно примечательно
характеризуется метафорой игры, причем поначалу должен оставаться открытым
вопрос о том, является ли применение идеи игры к онтологическим отношениям
неосмотрительным "антропоморфизмом" или же оно выводимо из самого предмета
размышления. Каковы же существенные черты человеческой игры? Мы начинаем с
формы исполнения. Игра - это импульсивное, спонтанное протекающее вершение,
окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом.
Но игровая подвижность не совпадает с обычной формой движения человеческой
жизни. Рассматривая обычное действование, во всем сделанном мы обнаруживаем
указание на конечную цель человека, на счастье, эвдаймонию. Жизнь
принимается в качестве урока, обязательного задания, проекта; у нас нет
места для отдыха, мы воспринимаем себя "в пути" и обречены вечно быть
изгнанными из всякого настоящего, увлекаемыми вперед силой внутреннего
жизненного проекта, нацеленного на эвдаймонию. Мы все неустанно стремимся к
счастью, но не едины во мнении, в чем же оно заключается. В напряжении нас
держит не только беспокойный порыв к счастью, но и неопределенность в
толковании "истинного счастья". Мы пытаемся заработать, завоевать, за-любить
себе счастье и полноту жизни, но нас постоянно влечет за пределы
достигнутого, всякое доброе настоящее мы жертвуем неведомому "лучшему"
будущему. Хотя игра как играние есть импульсивно подвижное бытие, она
находится в стороне от всякого беспокойного стремления, проистекающего из
характера человеческого бытия как "задачи": у нее нет никакой цели, ее цель
и смысл - в ней самой. Игра - не ради будущего блаженства, она уже сама по
себе есть "счастье", лишена всеобщего "футуризма", это дарящее блаженство
настоящее, непредумышленное свершение. Никоим образом это не исключает того,
чтобы игра содержала в себе моменты значительного напряжения, как, например,
игра-состязание. Но игра, со своими волнениями, со всей шкалой внутреннего
напряжения и проектом игрового действия, никогда не выходит за свои пределы
и остается в себе самой. Глубокий парадокс нашего существования состоит в
том, что в своей продолжающейся всю жизнь охоте за счастьем мы никогда не
настигаем его, никого нельзя перед смертью назвать счастливым в полном
смысле слова, и что мы тем не менее, оставив на мгновение свое
преследование, нежданно оказываемся в "оазисе" счастья. Чем меньше мы
сплетаем, игру с прочими .жизненными устремлениями, чем бесцельней игра, тем
раньше мы находим в ней малое, но полное в себе счастье. Дионисийский
дифирамб Ницше "Среди дочерей пустыни" [5], зачастую недооцениваемый и
неправильно толкуемый, воспевает как раз чары и оазисное счастье игры в
пустыне и бессмысленности современного бытия, порождаемых обесцениванием