"Тибор Фишер. Коллекционная вещь" - читать интересную книгу автора

все ответы собраны в одном месте - в неотыскиваемой комнате".
Эту фразу она повторяла много раз. А вот эту всего один: "Проблема
неотыскиваем ой комнаты - как вы, возможно, уже догадались - заключается в
том, что отыскать ее невозможно. Скорее она отыщет вас, чем вы ее".
еще одним одилизмом был "прыгающий мяч". Это словосочетание она -
только при мне - повторила двести пятнадцать раз. Выдвинутая Одилией и
совершенно недоказуемая теория прыгающего мяча заключалась в том, что если
дважды бросить об землю мяч, то второй отскок никогда не совпадет с первым,
и происходит это потому, что уже брошенный мяч нельзя перебросить. Двух же
идентичных мячей в природе не бывает, и даже если сам Господь создаст два
совершенно одинаковых мяча, абсолютного сходства между ними не будет. Чтобы
доказать свою теорию, Одилия час-ах-ах-ах-ами бросала об пол мячи и прочие
резиновые и кожаные предметы. Она знала: правил на свете не существует,
правила придуманы специально, чтобы ввести нас в заблуждение. Верно,
природа послушна, как стадо овец, но ведь даже овцы отбиваются от стада.
На свете было не так уж много людей, которым я симпатизировала, ибо на
свете не так уж много симпатичных людей. Зато очень многие (порядка
четырехсот тысяч) не вызвали у меня сколько-нибудь серьезных нареканий, к
ним у меня особых претензий нет. И всего тридцать человек нравились мне
по-настоящему - Одилия в том числе; среди коллекционеров, даже самых
въедливых, ей не было равных.
"Амфора с высокой ручкой. Форма аттическая. Около 840 г. до н. э." -
таковы были первые слова, с которыми она ко мне обратилась. Описание
исчерпывающее, хотя, строго говоря, дизайн мой относится не к 840 году до
нашей эры, а к зиме 843-го. Что ж, для девочки из Таллинна, получившей меня
в подарок на свое двенадцатилетие, - ошибка, согласитесь, простительная.
Было это в 1834 году, когда вновь, по прошествии многих веков, возник
интерес к античной керамике, покоившейся в древних этрусских могилах.
Одилия была смышленой не по годам. Смышленой и своенравной. Когда она
против родительской воли в возрасте четырнадцати лет отправилась в Лондон,
отец настоял, чтобы ее сопровождали две кузины и три гувернантки, которые
отличались завидной энергией, выносливостью и физической силой и которым
было обещано, если они справятся с ее нравом, баснословное жалованье.
Одилия любила трудности. Меня и еще одиннадцать громоздких гончарных
изделий отправили вместе с ней - путешествовать налегке она терпеть не
могла.
К этому времени Одилия уже бойко говорит по-английски, а прожив а
Лондоне год, овладевает языком настолько, что выговором и запасом слов мало
чем отличается от самых образованных англичан. Она месяцами бродит по самым
бедным и мрачным закоулкам Лондона, вызывая своими вопросами всеобщее
изумление и замешательство, и, собрав материал, садится за роман о сироте,
который сначала воспитывается в работном доме, а потом, связавшись с
карманниками, попадает в лондонский преступный мир. Она рассылает издателям
рукопись ровно за неделю до того, как некий мистер Чарльз Диккенс начинает
печатать свой роман "Оливер Твист".
После этого мы переезжаем в Манчестер, где Одилия вновь принимается со
страстью изучать жизнь бедных слоев общества, активно занимается
благотворительностью и размышляет о справедливом общественном строе. Она
пишет монографию о прядильных машинах, трикотажных фабриках, гончарных
мастерских, о недовесе, фабричных рабочих, кружевах и коленкоре, о