"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

самого, и он ринулся в красный туман, не чувствуя ударов, не чувствуя, как
его сшибли и он грохнулся головой об землю, кое-как поднялся на ноги, и
снова на того, и опять, не чувствуя ударов и вкуса крови, и опять на ногах,
а тот бежит, а он за ним следом, и жесткая рука сдергивает его, и резкий
холодный голос:
-- А ну, марш в фургон!
Фургон стоял близ дороги среди акаций и шелковиц. Сестры, толстухи в
воскресном наряде, мать и тетка в грубых коленкоровых платьях и чепцах --
все они уже сидели на немудреных пожитках, испытавших даже на памяти
мальчика не менее дюжины переездов: погнутая железная печка, ломаные кровати
и стулья, часы из маминого приданого, инкрустированные перламутром,
остановившиеся в четырнадцать минут третьего какогото давно минувшего и
забытого дня. Мама плакала, но, увидев его, утерла слезы рукавом и стала
вылезать из фургона.
-- Сюда! -- сказал отец.
-- Смотри, как он избит. Я достану воды и умою...
-- Сиди на месте! -- повторил отец.
И он взобрался туда же с задней подножки. Отец сел на козлы, где уже
устроился брат, и сильно, но не злобно дважды хлестнул мулов длинным ивовым
прутом. Злости в этом не было: просто он сделал то, что позднее вошло в
обыкновение у его преемников -- шоферов, когда они с места давали полный газ
и тут же тормозили, пуская в ход хлыст и узду одновременно. Фургон стронулся
с места, мимо проплыла лавка и угрюмая, молчаливо наблюдавшая за ними толпа,
и вот ее уже скрыл поворот дороги. Навсегда,-- подумал мальчик.-- Может
быть, теперь с него хватит, теперь, когда он... И тотчас удержал свои мысли,
чтобы не сказать этого даже себе. Мамина рука дотронулась до его плеча.
-- Больно? -- спросила она.
-- Нет,-- ответил он.-- Чего там больно. Отстань.
-- Ты бы смыл кровь, пока не засохла.
-- Вечером умоюсь,-- сказал он.-- Говорят тебе, отстань.
Фургон катился вперед. Мальчик не знал, куда они едут. И никто из них
никогда не знал и никогда не спрашивал, потому что всегда они куданибудь
приезжали и в двух-трех днях пути их всегда ждал какой-нибудь пустой дом.
Должно быть, и на этот раз отец уже договорился убирать урожай исполу на
какой-нибудь ферме, прежде чем он... И снова мальчик прервал собственные
мысли. Отец всегда так делал. В его волчьей неукротимости и отваге было
что-то, вызывавшее уважение посторонних, словно его сдержанная, но неистовая
свирепость не только ограждала его независимость, а и внушала им, что эта
неистовая уверенность в своей правоте будет полезна всем тем, кто с ним
заодно.
На ночевку они остановились у родника в дубовой роще. Ночью было еще
очень холодно, но они знали, как им быть, выдернули жердь из чье" го-то
забора, разрубили на мелкие полешки -- получился костер, искусно,
расчетливо, почти скупо разложенный; больших костров его отец не разжигал
никогда, даже в морозную погоду. Будь он постарше, мальчик мог бы заметить
это и подивиться, почему бы отцу не разжечь костер побольше, почему бы
человеку, не только навидавшемуся бессмысленных разрушений войны, но и с
малых лет впитавшему свирепую расточительность ко всему чужому, почему бы
ему не жечь кругом все, что ни попадется? Может быть, он сделал бы и
следующий шаг в своих догадках,-- быть может, этот скудный костер был