"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

порожден именно ночами тех четырех лет, когда отец с упряжкой коней (он
называл их трофейными) скрывался в лесах от всех людей и в синей, и в серой
форме '. А позже он, могкет быть, докопался бы и до настоящей причины; понял
бы, что самая стихия огня отвечала чему-то глубинному в сознании его отца,--
как стихия пороха и стали отвечает чему-то в сознании других людей,--
становилась средством уберечь свое, заветное, без чего и жизнь не в жизнь,
отсюда и уважение и бережливая скупость в пользовании огнем.
Но сейчас он не думал об этом, он до сих пор только и видел такие
скудные костры. Он уже засыпал над своей железной тарелкой, когда отец
позвал его, и снова он шел за жесткой спиной отца, за его неумолимо
ковыляющим шагом вверх по холму и по белевшей под звездами дороге; а там,
наверху, когда отец повернулся, он увидел его на фоне звезд -- безликого и
бесплотного, просто черный силуэт, плоский и бескровный, словно вырезанный
из жести, в железных складках сюртука, скроенного не по росту. И голос,
жесткий и плоский, как жесть, произнес:
-- Ты решил сказать им. Ты бы им сказал?
Он не отвечал отцу. Тот шлепнул его ладонью по голове сильно, но без
злости, точно так же, как хлестнул мулов возле лавки, так же, как хлестнул
бы, чтобы пришлепнуть на их спине овода, и голос его звучал все так же, без
ожесточения и злости.
-- Ты скоро будешь мужчиной. Надо понимать. Нужно держаться своих,
кровных, чтобы и тебя поддержали. Ты думаешь, на суде кто-нибудь за тебя
вступился бы? Разве ты не понимаешь, что им надо было только добраться до
меня; они-то знали, что иначе меня не возьмешь. Ну, понял? Позднее, лет
через двадцать, вспоминая об этом, он думал: "Если бы я сказал, что они
хотели только правды и справедливости, отец опять ударил бы меня". Но тогда
он ничего не сказал. И не плакал. Он стоял молча.
-- Ну, понял? Отвечай же,-- сказал отец.
-- Да,-- прошептал он.
-- Иди спать. Завтра доедем. Завтра они доехали. К обеду фургон
остановился около некрашеного двухкомнатного домишка, как две капли воды
похожего на множество таких же домов, где уже успел перебывать мальчик за
свои десять лет; и опять, как уже много раз, мать и тетка слезли и стали
разгружать фургон, а сестры, брат и отец даже пальцем не шевельнули.
-- Он под свинарник и то не годится,-- заметила одна из сестер.
-- Тебе-то как раз годится. Будешь свиней разводить да еще
радоваться,-- сказал отец.-- А ну, пошевеливайтесь, помогите матери. Сестры,
шелестя крахмальными лентами, вылезли из кресел, большие, по-коровьему
неуклюжие; одна вытащила из-за смятой постели облупленный фонарь, другая
схватилась за облезшую щетку. Отец передал вожжи старшему сыну и, не
сгибаясь, слез по колесу.
-- Когда кончат разгружать, отведи мулов в сарай и покорми их! -- Потом
добавил (сначала мальчик думал, что отец говорит старшему брату): -- Пойдем!
-- Я? -- наконец догадался он.
-- Да,-- сказал отец, -- ты.
-- Эбнер,-- сказала мать. Отец молча поглядел на нее. Жестким, пустым
взглядом из-под седеющих мохнатых насупленных бровей.
-- Надо же мне хоть слово сказать человеку, который купил меня со всеми
потрохами на целых восемь месяцев. Они опять вышли на дорогу. Неделю назад
или до вчерашнего вечера он спросил бы, куда они идут, но не теперь. И