"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

раньше, до вчерашнего вечера, отец бил его, но никогда не удосуживался
объяснить, за что бьет; а теперь и самый удар, и вслед за ним оскорбительно
ровный голос все еще звучали, отдавались в ушах, ничего не объясняя, разве
что его детскую беспомощность -- ничтожный вес пережитых им лет, уже
мешавший ему оторваться от того мира, в который он был кинут, но
недостачочный для того, чтобы крепко стоять на ногах, противиться этому миру
и что-нибудь в нем изменить. Скоро он увидел купы дубов, кедров и еще
каких-то цветущих деревьев и кустарников, за которыми, должно быть,
скрывался дом. Они шли вдоль забора, заросшего жимолостью и шиповником, до
широко распахнутых ворот на больших кирпичных столбах, потом по аллее; он
впервые увидел такой дом и на мгновение забыл отца, свой страх и отчаяние, и
даже когда он вспомнил об отце (который шагал, не останавливаясь), страх и
отчаяние больше не возвращались. Ведь сколько они ни ездили, до сих пор они
не покидали бедного края, края мелких ферм, скудных полей и лачуг, и до сих
пор он никогда еще не видел такого дома. Какой большой, точно дворец,--
подумал он с неожиданным спокойствием. Этот мир и спокойствие он не смог бы
выразить словами: он был слишком мал для этого. Они отца не боятся. Люди,
которые живут в таком спокойствии и величии, для него недоступны, отец для
них словно назойливая оса: ну, ужалит разок -- и все; это спокойствие и
величие оградят и амбары, и сараи, и конюшни от его скупого жадного
пламени... И тотчас же мир и радость отхлынули, когда он снова взглянул на
жесткую черную спину, на неумолимо ковыляющую походку, на фигуру, которую не
подавили размеры дома, потому что она и до этого нигде не казалась большой;
теперь на фоне безмятежной колоннады отец походил на плоскую фигурку из
бездушной жести, которая сбоку не отбросила бы тени. Мальчик заметил, что
идет отец прямо, не отклоняясь в сторону; заметил, как негнущаяся нога
ступила прямо в кучу конского навоза на дорожке, а отцу так легко было ее
обойти. Но все это нахлынуло только на мгновение, и он опять не смог бы
этого выразить словами; а потом снова очарование дома -- вот в таком бы
жить! -- и это без зависти, без грусти и, конечно, без той слепящей,
завистливой ярости, ему неведомой, но шагавшей перед ним в чугунных складках
черного сюртука. А может быть, и отец так думает. Может быть, это изменит
его и он перестанет быть таким, какой он сейчас, хоть и помимо воли?
Они прошли колоннаду. Теперь он слышал, как отец тяжело ступает по
плитам, и шаги его стучат четко, как часы. Звук никак не соответствовал
размерам и пришельцев, и этого дома, и звучание не приглушалось ничем, даже
белой дверью перед ними, словно был достигнут какой-то предел злобного и
хищного напряжения, снизить которое уже ничто не могло; и снова перед ним
была плоская широкополая черная шляпа, солидный сюртук грубого сукна,
когда-то тоже черный, но теперь залоснившийся, принявший зеленоватый оттенок
навозной мухи, и протянутая вперед рука, словно когтистая лапа, и сползающий
к локтю слишком широкий рукав. Дверь отворилась так быстро, что мальчик
понял: негр следил за ними все время. Старый негр, с курчавыми седоватыми
волосами, в полотняной куртке; он стоял, загораживая дверь своим телом, и
говорил:
-- Оботрите ноги, белый человек. Вы входите в порядочный дом. Майор
сейчас в отлучке.
-- Прочь с дороги, черномазый,-- сказал отец спокойно, без ожесточения.
Отстранив негра, он распахнул дверь и вошел, все еще не снимая с головы
черной шляпы. И мальчик увидел, как навозный след появился сначала на