"Уильям Фолкнер. Поджигатель" - читать интересную книгу автора

заколыхались их необозримой ширины юбки, зашелестели пестрые ленты.
-- Уж если вздумалось им заводить такой ковер, везти его сюда из самой
Франции, так нечего было стелить его там, где его могут затоптать,-- ворчала
первая.
Они подняли ковер.
-- Эбнер! -- сказала мать.-- Дай я сделаю.

-- Иди и готовь обед,-- сказал отец.-- Я им сам займусь.
Возясь у своей поленницы, мальчик наблюдал за ними до самого вечера.
Ковер был расстелен на земле возле кипящего котла, сестры елозили взад и
вперед, нехотя и сонливо, а отец стоял над ними, угрюмый и неумолимый, и
погонял их спокойно, не повышая голоса. Сюда, к мальчику, доносился резкий
запах самодельного щелока; раз в дверях появилась мать, глядя на все это уже
не просто озабоченно, а горестно и с отчаянием. Он заметил, как повернулся
отец, и краешком глаза увидел, снова взявшись за топор, как тот поднял с
земли плоский кусок дорожного песчаника, внимательно осмотрел его и бросил в
котел; потом он услышал, как мать умоляла:
-- Эбнер, Эбнер! Пожалуйста, не надо. Прошу тебя, Эбнер!
Потом он кончил возиться с дровами. Смеркалось. Козодой уже завел свою
песню. Из комнаты, где они будут ужинать холодными остатками обеда, донесся
запах кофе; уже войдя в комнату, он понял, что варят кофе,-- должно быть,
потому что в очаге разведен огонь; а перед огнем на спинках двух стульев
висел распяленный ковер. На ковре больше нет отцовских следов. Но на их
месте какие-то продолговатые водянистые пролысины, словно по ворсу прошла
карликовая косилка.
Так ковер и висел на стульях, пока они ели холодный ужин, а потом
улеглись спать как попало в обеих комнатах; мать -- в кровати, где
оставалось место для отца, старший брат -- в другой кровати, а он сам, тетка
и сестры -- на соломенных тюфяках на полу.
Но отец не ложился. Последнее, что помнил мальчик, засыпая, был резкий
плоский силуэт шляпы и сюртука, склонившийся над ковром, и ему показалось,
что он еще не успел закрыть глаза, как тот же силуэт склонился над ним,
очерченный потухающим огнем очага, и жесткая нога толкнула его в бок.
-- Выведи мула! -- сказал отец.
Когда мальчик привел мула, отец стоял в дверях кухни и свернутый ковер
был у него на плече.
-- Вы что, на муле поедете? -- спросил мальчик.
-- Нет. Давай ногу.
Он оперся согнутым коленом на руку отца, ощущая ее жилистую силу и
плавно поднимаясь на спину мула (когда-то и у них было седло, но так давно,
что он едва мог припомнить). С той же легкостью отец перекинул ковер на
загорбок мула. При звездах они опять проделали вчерашний путь по пыльной
дороге, мимо зарослей пахучей жимолости, через ворота к неосвещенному дому
по темному туннелю аллей; и там, сидя на муле, он почувствовал, как грубая
ткань изнанки ковра царапнула его и исчезла.
-- Вам помочь? -- шепнул он.
Отец не ответил, и он снова услышал тяжелый шаг хромой ноги, отраженный
колоннадой с той же четкой, деревянной неумолимостью, с тем же вызывающим
преувеличением своего веса. Вот ковер, сброшенный, а не положенный (мальчик
определил это даже в темноте), шлепнулся в угол невообразимо громко и гулко,