"Уильям Фолкнер. Медведь" - читать интересную книгу автора

Спейном, генералом Компсоном и братом, он увидел лес сквозь вялый, ледяной
ноябрьский дождик; впоследствии лес так и вспоминался всегда ноябрьским,
рисовался сквозь тусклую морось поры умиранья высокой бескрайней стеной
сомкнутых деревьев, хмурой, глухой - отсюда ему и не различить было, где,
в каком месте смогут они проникнуть вглубь, хоть он и знал, что Сэм Фазерс
ждет их там с фургоном, - а они все ехали мимо нагих, жухлых стеблей
хлопчатника и кукурузы, последними перед лесом полями, последними
лоскутами, откромсанными от дремучего лесного бока; до смешного крохотная
на огромном фоне повозка как будто вовсе не продвигалась вперед (сравнение
пришло тоже впоследствии, через много лет, когда взрослым уже человеком он
побывал на море) - так затерянная в пустынном океанском безбрежье лодчонка
висит на месте, покачивается вверх-вниз, вода же, а затем и
недостижимо-неприступная, казалось бы, суша сами медленно разворачиваются,
все шире распахивают устье бухты, куда плывет и не доплывет лодка.
Доплыли. От терпеливо ждущих мулов шел пар, на козлах сидел Сэм,
покрывшись от дождя попоной. Сэм был рядом с ним, когда с зайцев и прочей
мелочи начиналось его ученичество; рядом, под сырой, теплой, пахнущей
негром стеганой попоной, были они и теперь, когда послушником вступал он в
настоящий лес, принявший его и тотчас сомкнувшийся снова. Чаща
расступалась и смыкалась, то была не дорога, не просека, а скользящий
просвет, раскрывающийся в десятке шагов перед фургоном, закрывающийся в
десятке шагов за спиной, так что казалось - не мулы их везут, а
проталкивает, прожимает сквозь себя сплошная, но текучая среда, сонная,
глухая, сумрачная.
Десятилетний, он точно рождался заново на собственных глазах. Удивления
он не испытывал. Все это уже виделось ему прежде, и не только во сне.
Приехали в лагерь - он заранее знал, каким окажется некрашеный одноэтажный
дом в шесть комнат, поднятый на сваи от осенних паводков. Стали на скорую
руку устраиваться, и он помогал наводить сумбурный порядок, и даже
движенья свои узнавал - так ему это и грезилось. Полмесяца потом вкушал он
грубую, мужскую пищу, наскоро сготовленную теми, для кого охота была
поважнее стряпни, - кислые комоватые лепешки и дичину: оленину,
медвежатину, индейку, енота - такого мяса он в жизни не едал; и спал он,
как спят охотники, завернувшись в шершавые одеяла без простыней. Каждый
серый рассвет заставал его с Сэмом Фазерсом на лазу. Место ему отвели
самое убогое, самое недобычливое из всех. Он и к этому был готов и даже не
надеялся в эту первую свою охоту услышать идущих по следу гончих. Однако
услышал. Это было на третье утро - откуда-то пришел звук, невнятный, почти
неразличимый, но он догадался, хотя никогда раньше не слышал, как стая
гонит зверя. Звук вырос, распался на голоса, и он выделил в общем хоре
пятерых собак Маккаслина.
- Теперь, - сказал Сэм, - направь ружье чуть кверху, взведи курки и
стой не шевелясь.
Но ему еще не полагалось в этот раз. Смирению он уже научился. Придет и
терпение. Это ведь первая неделя, ему только-только десять. И миг
кончился. Ему почудился исчезающий в чаще рогач, дымчатый, удлиненный
скоростью, унесся и лай, а сизая тишина еще звенела; из хмурой лесной
дали, из серым дождичком растекающегося утра донеслось два выстрела.
- Теперь спусти курки, - сказал Сэм.
Он повиновался.