"Уильям Фолкнер. О Шервуде Андерсоне " - читать интересную книгу автора

худшего, и каждый раз был готов разочароваться и даже страдать, будто этого
никогда не случалось с ним раньше, будто единственными людьми, которым он
мог по-настоящему верить, с которыми мог общаться, были те, которых он
выдумал сам: символы и образы его туманных снов. Иногда он писал
сентиментально (но ведь так иногда писал и Шекспир), однако и в этом случае
не изменял чистоте стиля. Он никогда ничего не упрощал, не впадал в
слащавость, не шел легким путем; он всегда относился к писательству с
чувством смирения, с неистовой, почти религиозной верой, терпением, желанием
целиком отдаться ему, забыться в нем. Многословность ему претила; слишком
стремительная манера письма тоже казалась фальшивой. Как-то он сказал мне:
"Ты слишком талантлив. Ты можешь писать по-разному, и у тебя все слишком
легко получается. Если ты не будешь стараться, ты никогда ничего дельного не
напишешь". В те дни, когда мы гуляли вдвоем по старым кварталам и я слушал,
а он говорил со мною или с незнакомыми людьми - с кем и где угодно, с
людьми, которых мы встречали на улицах и в доках,- или когда мы сидели за
бутылкой, он, с моей небольшой помощью, создал еще несколько фантастических
образов, вроде человека с лошадью из сна. Один из них был потомком Эндрю
Джексона, забытым в болотах Луизианы после Шалметтского сражения {3}; это
была уже даже не полулошадь и полуаллигатор, а сначала получеловек-полуовца,
а вскоре уже полуакула, которая - как и вся притча в целом - в конце концов
стала настолько неуправляемой и, как нам казалось, такой смешной, что мы
решили все это записать и сделать рассказ в письмах, которые могли бы
написать друг другу два участника зоологической научно-исследовательской
экспедиции, оказавшиеся на время вдали друг от друга. Я принес ему свой
первый ответ на его первое письмо. Он прочитал. Спросил:
"Тебе это нравится?"
"Что вы хотите этим сказать, сэр?"
"Тебе нравится то, что ты написал?"
"Да, а что? Все, что не вошло в это письмо, войдет в следующее". И
тогда я понял, что мои слова рассердили его: он ответил резко, кратко, почти
зло. Он сказал:
"Либо ты выбросишь все это, и мы прекратим работу, либо возьмешь письмо
назад и переделаешь". Я забрал письмо. Три дня я работал над ним и наконец
снова принес ему. Он опять прочитал письмо, довольно медленно, как всегда, и
спросил:
"Ну а теперь тебе нравится?"
"Нет, сэр,- сказал я,- но лучше я пока сделать не могу".
"Тогда пойдет",- сказал он и положил письмо в карман; голос его
потеплел, стал мягким, и в нем уже снова слышался смех и готовность снова
поверить и снова страдать.
Этот урок научил меня многому, хотя я не всегда следовал его совету,
как в тот раз. Я понял, чтобы быть писателем, прежде всего необходимо быть
тем, что ты есть, для чего ты рожден; чтобы быть американцем и писателем,
совершенно не обязательно без конца писать о традиционных американских
образах, таких, как, например, страдающая Индиана у Драйзера {4} или - у
самого Андерсона - Огайо, кукурузные поля Айовы, скотобойни у Сэндберга {5}
или лягушка у Твена {6}. Необходимо только помнить о том, что ты есть на
самом деле. "Надо, чтобы было с чего начать, и тогда начинаешь учиться",-
сказал он мне. "Не важно, что это, просто об этом надо помнить и не
стыдиться этого. С чего бы ты ни начал, важно, чтобы было с чего начать. Ты