"Уильям Фолкнер. О Шервуде Андерсоне " - читать интересную книгу автора

деревенский парень, все, что ты знаешь,- это крохотный клочок земли в
Миссисипи, откуда ты родом. Но и этого достаточно. Это тоже Америка: пусть
самый маленький и неизвестный ее уголок, но вытащи его, как кирпичик из
стены,- и стена развалится".
"Если, конечно, это не зацементированная и не оштукатуренная стена",-
возразил я.
"Да, но Америка еще не зацементирована и не оштукатурена. Ее здание еще
строится. Именно поэтому тот, у кого в жилах текут чернила, а не кровь, не
просто может, но должен неустанно бродить по стране, общаться с людьми,
слушать, смотреть, учиться. Вот почему такие невежественные и необученные
парни, как мы с тобой, не просто имеют возможность писать, они обязаны
писать. Все, чего требует Америка,- это чтобы ты смотрел, слушал, пытался по
возможности понять. Однако и понимать не так уж важно: главное - поверить,
даже если всего и не понимаешь, а затем уже попытаться написать. Никогда не
получится так, как тебе хочется, но всегда можно попробовать еще раз, всегда
найдутся чернила и бумага, да и все остальное, чтобы попытаться понять,
рассказать об этом. Как следует сразу не выйдет. Но ведь всегда есть еще
одна возможность. Потому что завтра Америка будет в чем-то другой, в ней
будет много нового, такого, что стоит понаблюдать, послушать, попытаться
понять, а если не сможешь понять - хотя бы поверить.
Верить, верить в ценность чистоты и в нечто большее. Верить не просто в
важность, а в неизбежность честности, цельности; счастлив тот, кто есть
художник по призванию, кто верен своему предназначению, потому что в
искусстве не ждут наград, как почтальона по утрам.
У него это доходило до крайности. На первый взгляд это может показаться
невозможным. Я имею в виду, что в зрелые годы он, вероятно, признался себе
сам, что у него остался только стиль, над которым он работал так много и так
усердно, с таким самопожертвованием, что иногда казалось, что сам он
значительнее, выше своего стиля. Он был добрым, веселым, любил смеяться, не
был мелочным, завидовал только внутренней цельности, так как считал это
качество совершенно необходимым для того, кто захочет понять его творчество;
он был готов раскрыться перед каждым, как только убеждался, что к его
искусству относятся так же, как и он сам, с уважением и смирением. За те дни
и недели, что мы провели в Новом Орлеане, я постепенно начал осознавать, что
рядом со мной человек, который проводит каждое утро в уединении - работает.
Он появлялся в полдень, и мы гуляли по городу, разговаривали. Вечером мы
встречались снова, на этот раз за бутылкой, и теперь мы уже могли спокойно
поговорить; сидя в тех тенистых двориках, где гулко раздавался звон стакана,
случайно задетого за бутылку, а от еле заметного движения воздуха листья
пальмы шуршат, как сухой песок, мы переживали мгновения, вмещавшие в себя
целый мир. Наступало утро, и он снова уединялся и работал. И тогда я сказал
себе: "Если это все, что требуется, чтобы стать писателем, то такая жизнь по
мне"".
Так я начал писать роман "Солдатская награда". Я знал миссис Андерсон
раньше, чем познакомился с ним самим. Как-то я встретил ее на улице после
того, как какое-то время не бывал у них. Она посетовала, что я стал у них
редкий гость. Я сказал, что пишу роман. Она спросила, хочу ли я, чтобы
Шервуд взглянул на него. Точно не помню, что я ответил, но смысл сводился к
тому, что я буду не против, если он, конечно, захочет. Она сказала, чтобы я
принес роман, как только я его закончу, что я и сделал два месяца спустя.