"Джеффри Форд. Портрет миссис Шарбук " - читать интересную книгу автора

три больших стола с дорогими столешницами тикового дерева, такими прочными,
что на них не оставляли следов ни металлические перья, ни бритвы, ни
мастихины. На одном лежал мой инструмент, на другом - материалы, которыми я
иногда пользовался, чтобы изготовлять восковые модели. И на третьем столе, в
котором в последнее время у меня не возникало особой нужды, лежали
литографские камни и склянки с различными чернилами и растворами.
Мой стол для рисования с такой же твердой, как и у остальных,
столешницей, являл собой довольно-таки диковинный предмет мебели - его ножки
в виде львиных лап были украшены перемежающимися лицами херувимов и демонов.
Во время одного из своих частых визитов Шенц сказал по поводу этого стола:
"Не думаю, что отважился бы творить на таком алтаре".
Самым замечательным в мастерской была система шкивов и шестерен,
посредством которых управлялся потолочный фонарь. Одним поворотом рычага я
мог убрать потолок, и тогда утренний свет затоплял комнату. Когда все это -
материалы, холсты, висевшие на стенах, яркие капли и лужицы красок повсюду -
освещалось солнечным светом, моя мастерская превращалась в своего рода
волшебную страну искусства. Но этой ночью, когда я сидел и попивал виски при
сумеречном мерцании единственной свечи, моя мастерская повернулась ко мне
другой своей стороной. Если бы кто-нибудь сквозь глаза безумца сумел
заглянуть в его черепную коробку, то ему открылись бы погруженные во мрак
хаотические нагромождения сродни тем, что созерцал я теперь.
В неудачных и отвергнутых заказчиками портретах, висевших на всех
четырех стенах, я видел семью, которой еще недавно так не хватало мне,
одинокому мужчине средних лет, - дюжина или около того родственников,
заключенных в рамы и подвешенных с помощью гвоздей и проволоки,
обездвиженных посредством лака и состоящих не из плоти и крови, а из
высушенного пигмента. Не кровь, а льняное масло и скипидар - вот что текло в
жилах моей родни. Никогда прежде мне в голову не приходило с такой
очевидностью, что искусственное - негодная замена настоящему. Моя
собственная упрямая погоня за богатством позволила мне стать обладателем
немалого числа прекрасных вещей, но теперь все они казались мне бесплотнее
дыма от моей сигареты. Я следил взглядом за этой синеватой, устремляющейся
вверх спиралькой, а мой разум возвращал меня назад, назад, к старым
воспоминаниям. Я пытался определить, когда же в точности были посеяны
семена, которые затем проросли и дали цветы моей нынешней
неудовлетворенности.
Моя семья переселилась в Америку из Флоренции в начале 1830-х и
обосновалась на Норт-Форке Лонг-Айленда, на котором в те времена были одни
леса да пастбища. Род Пьямботто - именно так звучит моя полная фамилия - был
хорошо известен еще в эпоху Возрождения, из него вышло немало ремесленников
и художников. Вазари* упоминает некоего Пьямботто - знаменитого живописца. И
хотя мой дед по прибытии в Новый Свет вынужден был заняться фермерством, он
продолжал писать великолепные пейзажи, не менее совершенные, чем работы
Коула ** или Констебля ***. Еще несколько лет назад мне попадались его
картины на аукционах и в галереях. Он, конечно же, сохранил фамилию
Пьямботто, как и мой отец. Укоротил ее я, живущий в этот торопливый век
усеченных мгновений, стремящихся к краткости. Я подписывал свои работы
"Пьямбо", и для всех я был Пьямбо. Я думаю, что даже моя близкая подруга
Саманта Райинг не подозревает, что в детстве я говорил по-итальянски, а
настоящее мое имя - Пьетро.