"Джеффри Форд. Империя мороженого" - читать интересную книгу автора

очертания груди.
Я быстро сунул в рот еще две ложки мороженого подряд, но из-за
охватившего желания у меня свело горло, и я не смог сделать глоток. Холод
обжигал язык, и, дожидаясь, пока полный рот мороженого растает и тонкой
струйкой стечет в пищевод, я просто сидел и смотрел, как слегка колышется ее
грудь при каждом вдохе, как шевелятся ее губы. Она меня словно околдовала.
Последнее, что я успел заметить перед тем, как она исчезла, было странное
название ее книги: "Центробежный рикша-танцор". Я уже сунул в рот очередную
ложку, но тут за глазными яблоками расцвела сильнейшая головная боль, а
желудок принялся активно отвергать попавшее в него мороженое. Я встал и
быстро вышел, а потом больше часа бродил по улицам, пытаясь избавить голову
от боли и одновременно сохранить в памяти образ девушки. За время этого
шатания я трижды останавливался, почти уверенный, что сейчас меня стошнит. К
счастью, этого не случилось.
Моя сопротивляемость физическим побочным эффектам съеденного мороженого
так никогда и не повысилась, но в моменты самого тяжелого одиночества я
возвращался в кафе снова и снова - подобно неисправимому пьянице, плюя на
похмелье. Допускаю, что действия мои имели некий вуайеристский подтекст,
особенно когда мороженое показывало ее более или менее обнаженной - в душе
или в спальне. Но вы должны поверить, если я скажу, что все было гораздо
серьезнее. Я изучал ее столь же прилежно и серьезно, как "Вариации
Голдберга" или сериализм Шенберга. Девушка же во многих смыслах стала еще
более интригующей тайной, и процесс ее исследования напоминал сборку
картинки-паззла, восстановление разрушенной мозаики.
Я узнал, что ее зовут Анна, прочитав имя на одном из ее блокнотов для
эскизов. Да, она оказалась художницей и, полагаю, так же сильно стремилась к
совершенству в этой области, как и я в музыке. Я проглотил множество ложек
мороженого и замучил себя головной болью, просто наблюдая, как она рисует.
Она ни разу не взяла в руки кисть или пастельный мелок, обходясь простейшими
средствами - карандашом и бумагой. Я ни разу не видел, чтобы она рисовала с
натуры или по фотографии. Анна просто клала блокнот на стол и принималась за
дело. В моменты наибольшей сосредоточенности у нее в правом уголке рта даже
показывался кончик языка. Время от времени она затягивалась сигаретой,
тлеющей в пепельнице. А результаты ее усилий - несколько раз мне повезло, и
я смог на них взглянуть - были поразительными. Иногда она явно рисовала
увиденное, например, портреты знакомых ей людей. Но иногда на бумаге
рождались странные существа или фантастические узоры из переплетенных
экзотических цветков. Тени и полутона отличались невероятной прорисовкой, и
это придавало ее творениям вес и объемность. И все это возникало под
кончиком обычного графитового карандаша, которым другие просто делают
подсчеты или пишут записки. Не будь я ее обожателем, я мог бы и позавидовать
ее прирожденному таланту.
До какой-то степени мне удалось разглядеть и отдельные картинки того,
что ее окружало. Увиденное меня тоже поразило, потому что жила она в
полноценном, но собственном мире, какой-то иной реальности, очень похожей на
нашу. Я подсмотрел вполне достаточно и вскоре уже знал, что живет она в
большом старом доме со множеством комнат, где на окнах висят длинные
портьеры, заслоняющие свет. В ее рабочем "кабинете" царил хаос, стопки
рисунков загромождали столики и теснились по краям рабочего стола. Нередко
"в кадре" появлялся, а потом уходил черно-белый кот. Она очень любила цветы