"Мишель Фуко. Безумие, отсутствие творения" - читать интересную книгу автора

этом слове: таким образом слово раздваивается внутри себя - оно говорит то,
что говорит, но добавляет безмолвный излишек, который без слов говорит то,
что говорит, и код, согласно которому он это говорит. В данном случае речь
идет не о шифрованном языке, но структурально эзотерическом языке. То есть,
он не сообщает, скрывая его, какой-то запретный смысл; он сразу же уходит в
сущностную даль речи. Даль, которая опустошает его изнутри, и, возможно, до
бесконечности. В таком случае, какая разница, что говорится на таком языке,
какие смыслы в нем открываются? Именно такое темное и центральное
освобождение слова, его бесконтрольное бегство к беспросветному источнику не
может быть допущено ни одной культурой в ближайшем времени. Не по смыслу, не
по своей вербальной материи такое слово будет преступным, трансгрессивным -
сама игра его будет трансгрессией.
Весьма вероятно, что любая культура, какова бы она ни была, знает,
практикует и терпит (в известной мере), но в то же время подавляет и
исключает эти четыре формы запретов слова.
В западной истории опыт безумия долго перемещался вдоль этой планки. По
правде говоря, безумие долгое время занимало очень неясное место, которое
нам довольно трудно уточнить: оно располагалось между запретом слова и
запретом деяния. Вот откуда наглядная значимость пары futor-inanitas,
которая практически организовала мир безумия, просуществовавший вплоть до
Ренессанса. Эпоха Великого Заточения (создание городских приютов, Шарантона,
Сен-Лазара в XVII веке) знаменует перемещение безумия в область бессмыслия:
безумие связано с запретными деяниями лишь моральным родством (она сохраняет
существенные отношения с сексуальными запретами), однако его замыкают
область языковых запретов; интернирование классической эпохи замыкает в
одних стенах с безумием либертенов мысли и слова, упрямцев нечистивости и
еретиков, богохульников, колдунов, алхимиков - одним словом, все, что
относится к речевому и запретному миру неразумия; безумие - это исключенный
язык; это тот язык, который вопреки языковому кодексу произносит слова без
смысла ("безумцы", "слабоумные", "невменяемые"), или сакрализованные
изречения ("одержимые", "буйные"), или же слова исполненные запретного
смысла ("либертены", "нечистивцы"). Реформа Пинеля - не столько изменение
этой системы репрессии безумия как запретного слова, сколько ее зримое
завершение.
Настоящим измерением системы мы обязаны Фрейду: благодаря ему безумие
переместилось к последней форме языкового запрета, о котором мы говорили
выше. Тогда безумие перестало быть грехом слова, богохульной речью или
каким-то запрещенным смыслом (и вот почему психоанализ оказывается великим
снятием определенных самим Фрейдом запретов); безумие возникло теперь как
обволакивающее себя слово, говорящее - сверх того, что оно говорит, - что-то
другое: то, единственным кодом чего может быть только оно само - вот он,
если угодно, эзотерический язык, и основа его содержится внутри слова,
которое, в конечном итоге, не говорит ничего другого, кроме этой
взаимоподразумеваемости.
Стало быть, следует относиться к мысли Фрейда так, как она того
заслуживает: она не говорит того, что безумие захвачено цепью значений,
сообщающихся с повседневным языком, позволяя таким образом говорить о
безумии с присущей психологическому словарю повседневной пошлостью. Она
смещает европейский опыт безумия в эту гибельную, все время трансгрессивную
область (стало быть, вновь запретную, но на этот раз особенным образом): эта