"Мишель Фуко. Это не трубка" - читать интересную книгу автора

менее существует привычка речи: что на этой картинке? - это теленок, это
квадрат, это цветок. Старая привычка, но не лишенная основания: ведь вся
функция столь схематичного, столь школьного рисунка, как этот, заключается
именно в том, чтобы быть узнаваемым, чтобы представить изображенное на нем
со всей недвусмысленностью и несомненностью. Что с того, что это лишь тонкий
слой графита или меловой пыли, осевший на доске или листе бумаги; он не
"отсылает", как стрелка или указатель, к некоей трубке, находящейся чуть
дальше или в другом месте: он и есть трубка.
Сбивает с толку неизбежность соотнесения текста с рисунком (к чему
призывают нас указательное местоимение, смысл слова трубка, похожесть
рисунка) и невозможность определить аспект, позволяющий сказать, что
утверждение является либо верным, либо ложным, либо противоречивым.
Что за чертовщина, я не могу избавиться от мысли, что все дело - в
некоей операции, которую простота результата сделала невидимой, но именно
она может объяснить вызванное этим результатом смутное замешательство. Эта
операция - каллиграмма, тайно выстроенная Магриттом, а затем со всей
осторожностью демонтированная. Каждый элемент фигуры, их взаиморасположение
и их соотношение - производные этой операции, отмененной сразу же после
того, как она была выполнена. Видимо, необходимо предположить, что прежде,
чем рука вывела какую-либо надпись и появился рисунок картины, а на ней -
рисунок трубки, прежде чем возникла огромная парящая трубка вверху, за этим
рисунком присутствовала некая сначала созданная, а затем разрушенная
каллиграмма. И то, что мы видим здесь, - констатация ее провала и ее жалкие
останки.
В своей тысячелетней традиции каллиграмма имеет три функции: восполнять
алфавит; делать возможными повторы, не прибегая к риторике; захватывать вещи
в ловушку двойного начертания. Прежде всего каллиграмма предельно сближает
между собой текст и фигуру: она составлена из линий пограничных тем, что
очерчивают форму предмета, и тем, что располагают последовательность букв;
она помещает высказывания в пространство фигуры и заставляет текст сказать
то, что представляет рисунок. С одной стороны, каллиграмма дает алфавит
идеограммам, этому племени разрозненных букв, и таким образом заставляет
говорить немоту непрерывных линий. И наоборот, она возвращает письмо в
пространство, уже лишившееся безразличности, пассивной открытости и белизны
бумаги; каллиграмма распределяет его в соответствии с законами симультанной
формы. Она обращает фонетизм в заключенный в контуры вещей серый гул,
схватываемый мимолетным взглядом; но она делает из рисунка тонкую оболочку,
которую нужно проткнуть, дабы проследить, слово за словом, истечение
заполнявшего его внутренность текста.
Итак, каллиграмма - это тавтология. Но противоположная риторике.
Последняя играет на избыточности языка, прибегая к возможности дважды
сказать одни и те же вещи разными словами, или же пользуется чрезмерным
языковым богатством, называя две различные вещи одним и тем же словом;
сущность риторики - в аллегории. Каллиграмма же использует свойство букв
обладать одновременно и ценностью линейных элементов, которые можно
расположить в пространстве, и ценностью знаков, которые должно развертывать
в единую цепь звуковой субстанции. Будучи знаком, буква позволяет
фиксировать слова; будучи линией, она позволяет изображать вещь. Таким
образом, притязание каллиграммы - в том, чтобы, играя, стереть все базовые
оппозиции нашей алфавитной цивилизации: показывать - называть; изображать -