"Анатоль Франс. Преступление Сильвестра Бонара " - читать интересную книгу автора

Здесь покоится инок обители сей Жан Тумуйе,
сотворивший оклад серебряный на бороду
святого Винцента и святого Аманта
и на ноги младенцев, невинно убиенных.
При жизни был мужем честным и храбрым.
Творите молитву по душе его.

Я осторожно стер носовым платком пыль, покрывшую это надгробие; мне
хотелось его поцеловать.
- Он, он, Жан Тумуйе! - воскликнул я.
И это имя, отпрянув от высоких сводов, с грохотом, точно разбившись,
упало мне на голову.
Заметив немое степенное лицо привратника, поспешившего ко мне, я
устыдился своего восторга и шмыгнул меж двух причетников, собиравшихся
окропить меня святой водой.
А все же это мой Жан Тумуйе! Нет более сомненья: переводчик Златой
легенды , автор житий святых Жермена, Винцента, Фереоля, Феруция и Дроктовея
был, как я и предполагал, монахом в Сен-Жермен-де-Пре. И каким еще хорошим
монахом - благочестивым и щедрым! Он обложил серебром подбородок, голову и
ноги, чтобы защитить надежной оболочкой драгоценные останки. Но смогу ли я
когда-нибудь ознакомиться с его твореньем, или суждено и этому открытию
только умножить мои печали?


20 августа 1869 года.

"Я нравлюсь немногим, а испытываю всех, я - радость добрых и ужас злых,
я, порождающий и разрушающий заблуждения, готов расправить свои крылья. Если
в полете быстром несусь я над годами, не ставьте мне этого в вину".
Кто это говорит? Старик, чересчур мне знакомый, - Время.
Шекспир, закончив третье действие "Зимней сказки", останавливается,
чтобы маленькая Пэрдита успела "взрасти и в мудрости и в красоте", и, открыв
снова сцену, поручает древнему Косоносцу дать зрителям отчет* о днях, так
долго тяготевших над головой ревнивого Леонта.
______________
* ...поручает древнему Косоносцу дать зрителям отчет... - Четвертое
действие "Зимней сказки" Шекспира открывается монологом старца Времени,
заменяющего хор древней трагедии: он рассказывает зрителям о том, какие
события произошли за шестнадцать лет, отделяющие третье действие от
четвертого.

Подобно Шекспиру, я в этом дневнике предал забвенью длинный промежуток
жизни и, следуя примеру поэта, вызываю Время для объяснения пробела за шесть
лет. В самом деле, вот уже шесть лет, как мной не вписано ни строчки в эту
тетрадь, и теперь, когда я снова взялся за перо, мне, увы, не приходится
описывать Пэрдиту*, "в прелести возросшую". Молодость и красота - верные
подруги поэта. Эти чарующие виденья нас, грешных, посещают лишь изредка. Мы
не умеем удержать их. Когда бы тень какой-нибудь Пэрдиты силою неизъяснимого