"Анатоль Франс. Преступление Сильвестра Бонара " - читать интересную книгу автора

щекочет мне ноздри, и поневоле я чихаю. Тут замечаю, что из кармана сюртука
исчез мой носовой платок. Меня толкает, несет и вертит во все стороны народ,
самый веселый, самый болтливый, самый живой и самый юркий, какой можно себе
представить; вот молодая кумушка, - как раз в то время, когда я любовался ее
великолепными черными волосами, она толчком упругого и мощного плеча
отбросила меня на три шага назад, но невредимым, и прямо в объятия любителя
макарон, подхватившего меня с улыбкой.
Я в Неаполе. Как я сюда добрался с бесформенными и изуродованными
остатками багажа, сказать я не могу по той причине, что и сам того не знаю.
Я путешествовал все это время в каком-то испуге, и охотно верю, что в этом
светлом городе у меня еще недавно был вид филина на солнце. Но нынче вечером
дело обстоит гораздо хуже! Собираясь наблюдать народные нравы, я пошел на
Strada di porto*, где и нахожусь сейчас. Вокруг меня жизнерадостные люди
теснятся кучками перед съестными лавками, и я колышусь, как обломок
кораблекрушения, по воле этих живых воли, ласкающих даже тогда, когда они
вас заливают. Ибо в живости неаполитанского народа есть что-то мягкое и
ублажающее. Меня не толкают, меня укачивают; и эти люди, качая меня и так и
сяк, достигнут, думается мне, того, что я засну в стоячем положении. Попирая
плиты из лавы на Strada, я любуюсь грузчиками и рыбаками, которые ходят,
говорят, поют, курят, жестикулируют с поразительной быстротой, бранятся и
целуются. Они живут всеми чувствами одновременно и в безотчетной мудрости
соразмеряют свои желанья с быстротечностью нашей жизни. Я подошел к бойко
торгующему кабачку и над его дверью прочел следующее четверостишие на
неаполитанском наречии:
______________
* Портовая набережная (итал.).


Amice, alliegre magnammo e bevimmo
Nfin che n'ce stace noglio a la lucerna:
Chi sa s'a l'autro munno n'ce vedimmo?
Chi sa s'a l'autro munno n'ce taverna?
Ешь, пей, мой друг, и позабудь печали,
Покуда в лампе масло остается:
Мы на том свете свидимся едва ли,
Да и едва ль таверна там найдется.

Подобные советы давал своим друзьям и Гораций*. Ты их воспринял,
Постум; и ты вняла им, Левконоя, прекрасная мятежница, хотевшая проникнуть в
тайны будущего. Теперь это будущее стало прошлым и нам известно. Воистину -
ты мучила себя напрасно из-за такой малости, и друг твой оказался умным
человеком, советуя тебе быть мудрой и цедить твои греческие вина: "Sapias,
vina liques"**. Да и сама прекрасная страна и ясное небо располагают к
спокойным вожделениям. Но бывают души, терзаемые возвышенной
неудовлетворенностью: то наиболее благородные. Ты, Левконоя, была из их
числа; и я, на склоне дней своих прибыв в тот город, где сняла твоя краса,
почтительно приветствую твою меланхолическую тень. Души, подобные твоей, при
христианстве стали святыми, и Златая легенда полна их чудесами. Твой друг
Гораций оставил потомство менее благородное, и одного из его правнуков я
вижу в этом кабатчике-поэте, который разливает вино в чаши под своей