"Дик Фрэнсис. Спорт королев" - читать интересную книгу автора

В последние годы меня несколько раз просили быть судьей в соревнованиях
по классу гунтеров, и я всегда охотно соглашался, понимая, что меня нельзя
обвинить в пристрастии, ведь лошади и владельцы мне совершенно незнакомы.
Могут подвергнуть справедливому сомнению мои судейские способности, но никто
не может сказать: "Естественно, он дал первое место лошади мистера имярек,
ведь он сам и продал ее ему". Или: "Он присудил первую премию мистеру имярек
только ради того, чтобы польстить судье на выставке "Бланк Шоу", который
тоже дал мистеру имярек первое место".
В первое послевоенное лето мне не раз приходилось слышать подобного
рода замечания, несправедливые и вызванные завистью и разочарованием, и мне
стала невыносима эта затхлая атмосфера.
Постепенно я пришел к заключению, что самый справедливый судья - это
финишный столб: тот, кто пришел к нему первый, тот и победитель, и не о чем
спорить.
Желание быть жокеем становилось все сильнее и сильнее, и со временем ни
о чем другом я не мог и думать. "Простор, - говорил я себе, галопируя по
маленькому круглому полю, - скорость, - шептал я, медленно подавая лошадь
вперед после прыжка, - выносливость", - вздыхал я, глядя на толстых
охотников, подпрыгивавших на застоявшихся гунтерах рядом со мной.
Конечно, теперь я понимаю, мое отношение к скачкам во многом было
романтическим, но замену выставочных арен на паддоки ипподромов я
воспринимал тогда как освобождение и самореализацию. Конечно, чем старше я
становился, тем лучше представлял, что в каждой профессии придется
переносить публичное унижение и личные страдания и что ни одно дело,
построенное на конкуренции, не свободно от горьких и тоскливых сожалений об
упущенных возможностях. Но несмотря на это, я всегда радовался, что наконец
стал жокеем, и мог, не кривя душой, сказать, что в мире нет другой работы,
которую бы я предпочел выполнять.
Но как бы то ни было, к лету 1946 года я еще не нашел способа
осуществить на практике свое единственное желание - участвовать в скачках.
Кроме того, я хорошо помнил предвоенную неудачу, когда я так и не встретил
тренера, готового взять меня.
И снова я написал всем тренерам, которых знал сам или знали мои
родители или даже едва знакомым, и получил в ответ вежливые отказы: ни у
кого не было подходящей вакансии для совершенно неопытного жокея-любителя.
Вряд ли можно кого-нибудь упрекнуть в моей неудаче.
Мать и отец тоже не одобряли мое решение, но по разным причинам. Мама
откровенно говорила, что она всегда будет беспокоиться за меня, и что я не
представляю, как жесток мир скачек, и что ее единственное желание - видеть
меня преуспевающим в бизнесе отца.
Отец же считал, что жокей - очень ненадежная профессия, в которой мало
шансов прилично зарабатывать, и что гораздо лучше, если бы я продолжил
семейное предприятие. Это были правильные советы, но я не мог ими
воспользоваться, хотя меня тоже тревожили трудности, и не только связанные с
моей неопытностью.
Мне было двадцать шесть лет, поздновато для профессии, в которой
отставка в сорок неизбежна, потому что тело уже не способно с легкостью
переносить постоянные ушибы и переломы. И кроме того, я не мог бы прожить
без регулярной зарплаты, хотя бы и небольшой, это бы позволило мой скромный
капитал использовать на расходы, связанные со скачками, и первое время