"Дик Фрэнсис. Дикие лошади" - читать интересную книгу автора

за этим фильмом, то есть как власть. В конце концов, это он сделал возможным
данный проект. Я видел, что пытаюсь главным образом удовлетворить его
запросы, а не свои, а он говорит мне, что это не то, чего он желает.
- Успех или неудача, - добавил он, - но это твой фильм.
Я подумал, что если бы мы снимали эту сцену, то, несмотря на все его
слова, было бы ясно, что отсвет реальной власти лежит на этом крупном,
исполненном уверенности лице, а отнюдь не на ничем не примечательной
физиономии тридцатилетнего человека, которого легко принять за статиста.
- Власть у тебя, - повторил он. - Поверь в это.
Он подтвердил свои слова кивком, не оставляющим мне возможности
возражать, сел в машину и уехал, не обернувшись на прощание.
Я задумчиво прошел через стоянку к собственному автомобилю и выехал на
дорогу, ведущую к дому Валентина, пробуя на вкус странную смесь власти и
безвестности. Я не мог отрицать перед самим собой, что достаточно часто
чувствовал в себе мимолетную возможность создавать нечто прекрасное, умение
наслаждаться полетом вдохновения, в следующий миг, как правило, переходящее
в сомнение. Мне требовалась уверенность в том, что я могу создать что-то
достойное, но я боялся самонадеянности, которая со временем могла перерасти
в чистейшую манию величия. Я часто удивлялся тому, почему в свое время я не
избрал какую-нибудь обычную профессию, при которой не требуется постоянно
подвергать результаты своего труда суждению публики, - к примеру, профессию
почтальона.
Валентин и Доротея некогда купили четырехкомнатный одноэтажный дом, где
каждый получил по две комнаты - спальню и гостиную, перестроили огромную
ванную так, что у каждого получился свой санузел, а большую кухню оставили
одну на двоих, в ней стоял обеденный стол. Они оба говорили мне, что такой
образ жизни был идеальным решением для их вдового существования - проживание
вместе и отдельно, дающее им как общение, так и уединение.
Все выглядело спокойно, когда я припарковал машину и прошел по бетонной
дорожке к двери дома. Доротея открыла прежде, чем я нажал на кнопку звонка.
Она плакала.
Я неловко спросил:
- Валентин?
Она горестно покачала головой.
- Он еще жив, несчастный старый барсук. Входите, дорогой. Он не узнает
вас, но зайдите повидать его.
Я прошел за ней в комнату Валентина; она сказала, что сидела там в
кресле-качалке у окна и потому видела дорогу и направляющихся к дому
посетителей.
Валентин, изжелта-бледный, неподвижно лежал на кровати, и его тяжелое
дыхание было подобно механическому шуму - размеренное и неумолимо редкое.
- Он не приходил в себя и не говорил ничего с тех пор, как вы уехали
вчера, - сказала Доротея. - Мы можем даже не шептаться здесь, мы не
побеспокоим его. Робби Джилл приходил во время ленча, то есть ленча-то у
меня не было, я не могу есть вообще. В общем, Робби сказал, что Валентин
дышит с таким трудом потому, что в легких у него скопилась мокрота, и теперь
он умирает и может умереть сегодня ночью или завтра, так что мне надо быть
готовой. Как я могу быть готовой?
- Что он имел в виду - быть готовой?
- О, просто мои чувства, я думаю. Он велел сообщить ему завтра утром,