"Майкл Фрейн. Шпионы " - читать интересную книгу автора

мной до конца моих дней, опять висит тот противный, но манящий душок.
Мать Кита... Сейчас ей, наверное, за девяносто. Или уже умерла.
Любопытно, кто из остальных еще жив? И кто из них помнит прошлое?
А сам Кит? Возвращается ли он мыслями к событиям того лета? Не
исключено, что он тоже умер.
Возможно, я единственный, кто все это еще помнит. Хотя бы частично.
Перед глазами, сменяя друг друга, мелькают бессвязные видения. Сноп искр...
Стыд... Кто-то невидимый пытается сдержать кашель, опасаясь, что его
услышат... Накрытый кружевной салфеткой кувшин; чтобы салфетку не сдуло
ветром, к ней пришиты четыре синие бусины...
Да, и еще фраза, которую произнес мой друг Кит, - с нее эта история и
началась. Как правило, не так-то легко бывает буквально вспомнить фразу,
сказанную кем-нибудь полвека назад, но слова Кита сразу всплывают в памяти,
их и было-то всего ничего. Ровным счетом четыре. Брошенные небрежно, словно
мимоходом, они слетели с его губ легко, невесомо, как мыльные пузыри. И,
однако, в один миг все изменили.
Так ведь со словами и бывает.
Внезапно я чувствую, что, раз уж я начал вспоминать, хочется
поразмыслить не торопясь; хочется все упорядочить, осознать связь событий.
Ведь многого никто никогда и не объяснял. И даже не называл вслух. Секреты,
секреты. Хотелось бы вытащить их наконец на свет божий. И хотя я уже
определил источник моей тревоги, все это время меня гнетет смутное ощущение,
что где-то под спудом таится неразрешенная загадка.
- Я на несколько дней уезжаю в Лондон, - объявляю я детям.
- А есть телефон или адрес, на случай если понадобится с тобой
связаться? - спрашивает не терпящая никакой неясности дочь.
- Наверное, Закоулки Памяти, - сухо роняет сын.
Мы, естественно, говорим между собой по-английски. Он, очевидно, чует
мое беспокойство.
- Именно, - откликаюсь я. - Последний поворот перед "желтым домом", а
там идо проспекта Амнезии рукой подать.
Не рассказывать же им, что я хочу отыскать тот кустарник, который
каждое лето цветет две-три недели, лишая меня душевного покоя.
И уж, само собой, не сообщаю им названия этого кустарника. Мне и про
себя-то не хочется его повторять. Слишком уж оно нелепое.

2

Добравшись до места, я убеждаюсь: там все как прежде и все
переменилось.
Прошло чуть не полвека с того дня, когда я в последний раз сошел с
поезда на этой маленькой деревянной платформе, однако ноги сами собой, как
во сне, уверенно несут меня от станции вниз по склону, к главной улице, в
разгар дня умеренно оживленной, затем налево к веренице разнокалиберных
магазинчиков, а потом от большого уличного почтового ящика опять налево, на
знакомый длинный проспект. Главная улица полна аляповатых примет современных
транспортных новшеств, у магазинов безликие шаблонные названия и фасады; а
походившие на прутики сливовые саженцы, которые, помнится, тогда натыкали
вдоль тротуаров, превратились в осанистые, умудренные жизнью деревья. С
проспекта я опять сворачиваю за угол, в Тупик...