"В.Фрин. Москва-Подольск-Москва [И]" - читать интересную книгу автора

чтобы сокамерники убедились, какая она красивая. Но первым увидел
это вертухай. Влетел в камеру и взял меня с поличным. Напрасно я
объяснял, что это ведь не мел, не уголь, а мыло - стена только чи-
ще будет. Дали трое суток. Думаю, что нарочно придрались к пустяш-
ному поводу - по поручению следователя.
Отбыв срок, я вернулся в камеру и обнаружил, что остаток бу-
ханки, полученной в передаче, насквозь проплесневел, стал бело-зе-
леным. Подумаешь!.. Накрошил в горячую воду и слопал безо всяких
последствий. С голодухи даже показалось, что вкусно: вроде грибно-
го супа.
Голод - лучший помощник следователя, очень мощное средство
давления на психику подследственного. На Лубянке этим средством
широко пользовались. С одной стороны, можно лишить передачи. А с
другой - можно поощрить сосиской или бутербродом в кабинете следо-
вателя. Это за особые заслуги, например, за донос на сокамерников.
Наседки, ясное дело, были в каждой камере. Малопосвященная
публика считает, будто в камеры подсаживали переодетых чекистов.
Ничего подобного!
Завербовать голодного арестанта было легче легкого. В нашей
камере наседкой был самый симпатичный из моих соседей - инженер
Калашников. Да он и не особенно таился. Приходил с очередного доп-
роса, грустно говорил:
- Сегодня еще одного заложил. А что? Я человек слабовольный.
Закладывал он не нас, а своих знакомых по воле; в камере у
него была другая функция. В конце концов, что он мог узнать от ме-
ня такого, о чем я уже не рассказал на следствии? Зато мог посте-
пенно, капая на мозги, внушать мне мысль о том, что упираться
бесполезно, надо подписывать все, что насочиняет следователь: раз
уж попал сюда, на волю не выйдешь. А лагерь это не тюрьма, там
свежий воздух, трава, ходишь по зоне совершенно свободно.
- Ты погляди, - говорил Иван Федорович и приспускал штаны. -
Я тут, считай, два года припухаю. Дошел! У меня уже и жопы не
осталось.
Это была правда - так же, как и рассуждения о сравнительных
достоинствах тюрьмы и лагеря, а также о том, что если посадили, то
уж не выпустят. (Впрочем, как выяснилось, тем, кто проявлял харак-
тер и не все подписывал, срока иной раз давали поменьше; в нашем
деле - Левину и Когану).
О своем собственном деле Калашников рассказывал так. На авто-
заводе Сталина вместе с ним работал его приятель, тоже инженер;
человек, как я понял, яростного темперамента, прямой и резкий.
Когда в 41-м началась эвакуация завода, приятель этот громко воз-
мущался поведением администрации:
- Смотри, Иван. На дворе ящики с оборудованием - не могут
увезти! А своих баб с ребятишками на Урал отправили. Руководители,
ети их мать. Таких руководителей стрелять надо!
- Точно, - соглашался Иван Федорович. - Стрелять!
На другой день выяснилось, что дверь парткома закрыта и запе-
чатана, а сам секретарь эвакуировался на Урал.
- Драпанул. А на завод - насрать! - с презрением констатиро-