"В.Фрин. Москва-Подольск-Москва [И]" - читать интересную книгу автора

треском вспыхнул нестерпимо яркий свет - и парень со страху обка-
кался: медвежья болезнь. Сфотографировав его в профиль и анфас и
не дав сменить портки, надзиратели повели его в общую камеру - от-
куда эта история пошла гулять по тюрьме... Тоже развлечение.
Развлекались мы и таким способом: когда в камеру приводили
новичка, растерянного и напуганного, старожилы приступали к доп-
росу. Если это был колхозник, его спрашивали строгим следова-
тельским голосом:
- Говорил, что в царское время коза давала больше молока, чем
колхозная корова?
А городскому интеллигенту вопрос задавался другой:
- Значит, утверждали, что якобы в Верховном Совете одни пеш-
ки?
Новенькие жалобно улыбались в ответ, не понимали: откуда мы
знаем? А чего тут не понять: ведь все без исключения дела по
ст.58, п.10 были похожи как однояйцовые близнецы.
В начале 44-го года десятый пункт был самым ходовым на Лу-
бянке. "Изменники родины" только-только начинали поступать к нам
- из немецкого плена (58.1б) и с оккупированной территории
(58.1а). Обгадившийся парашютист был первым, вторым - бургомистр
Сталиногорска. Тоже по-своему анекдотическая - вернее, трагикоми-
ческая - фигура.
До войны он в своем Сталиногорске заведовал сберкассой. Потом
его разжаловали в рядовые, т.е. в контролеры, а на его место
прислали "партейного". Этого он простить советской власти не мог.
Жена разделяла его обиду, и когда город заняли немцы, посоветова-
ла:
- Иди к ним, проси должность.
- Может, погодить, осмотреться?
- Пока будешь годить, все хорошие места разберут.
И он пошел, рассказал свою историю, и его назначили бурго-
мистром. Но царствовать ему пришлось недолго: через несколько дней
фашистов выбили из Сталиногорска, а бургомистра препроводили на
Лубянку.
- Раз в жизни послушался бабы - и вот, на тебе! - сокрушался
он.
Особого сочувствия его история у нас не вызвала: быстрая вош-
ка первая на ноготь попадает, сказал Калашников. А с другой сторо-
ны, я верю, что никаких злодейств за ним не числилось; верю и его
рассказу о том, как он мирил поцапавшихся из-за ерунды соседок,
которые - порознь, конечно - пришли к нему с доносом друг на друж-
ку: у одной был зять еврей, у другой муж политрук, на фронте.
И внешне он мне нравился - смуглый, красивый, в волосах седи-
на. Думаю, что уже там, в первой из моих тюрем, рождалась та спе-
цифическая лагерная терпимость, без которой лопоухому московскому
пареньку трудно было бы прожить десять лет среди людей из совсем
другого мира - бандеровцев, литовских "бандитов" - т.е. парти-
зан-националистов, власовцев... Со временем я понял, что разница
между нами не так уж велика; а главное, нас объединяло в зековское
братство сознание незаслуженности свалившейся на всех беды - нево-