"Эрих Фромм. Бегство от свободы" - читать интересную книгу автора

капитал и могли превращать его, свои прибыли, в новые капиталовложения.
Независимо от того, какими они были капиталистами - крупными или мелкими,-
их жизнь была посвящена выполнению их экономической функции: умножению
капитала. Ну, а что с теми, у кого капитала не было, кто должен был
зарабатывать на жизнь, продавая свой труд? Психологический эффект их
экономического положения был, по существу, таким же. Во-первых, их наемный
труд означал, что они зависят от законов рынка, подъемов и спадов
производства, эффективности технологических усовершенствований в руках их
нанимателя. Наниматель непосредственно манипулировал наемными работниками и
олицетворял для них высшую власть, которой им приходилось подчиняться.
Особенно это относится к положению рабочих до и в течение XIX века. С тех
пор профсоюзное движение дало рабочим определенную силу и тем изменило
прежнее положение, при котором они были лишь объектом манипуляций.
Но кроме этой прямой и личной зависимости рабочего от нанимателя,
существует и другая: рабочий - как и все общество - был охвачен тем же духом
аскетизма и подчинения надличностным целям, который характерен, как мы
видели, для владельцев капитала. Это неудивительно: в любом обществе дух
культуры в целом определяется духом господствующих в этом обществе групп.
Отчасти это происходит потому, что эти группы контролируют систему
воспитания - школу, церковь, прессу, театр - и таким образом имеют
возможность внушать свои идеи всему населению; но, кроме того, эти
властвующие группы обладают и таким престижем, что низшие классы более чем
готовы принять их ценности, подражать им, психологически отождествлять себя
с ними.
До сих пор мы утверждали, что капиталистический способ производства
превратил человека в инструмент для достижения надличностных экономических
целей - и усилил тот дух аскетизма, индивидуальной ничтожности, который был
подготовлен Реформацией. Этот тезис, однако, явно противоречит убеждению,
что современный человек, якобы, побуждается к деятельности отнюдь не
аскетизмом и не жертвенностью, а напротив - крайним эгоизмом и
своекорыстием. Как же совместить тот объективный факт, что он превратился в
слугу чуждых ему целей, с его субъективной уверенностью, будто им движет
собственный интерес? Как примирить дух протестантства - внушаемое им
подчеркнутое самоотречение - с современной доктриной эгоизма, которая
провозглашает, говоря словами Макиавелли, что эгоизм является мощнейшей
движущей силой человеческого поведения, что стремление к личной выгоде
сильнее любых моральных соображений, что человек скорее готов потерять
родного отца, чем наследство? Быть может, это противоречие можно объяснить,
предположив, что настойчивое самоотречение было всего лишь идеологической
ширмой; а под ней прятался эгоизм, который нужно было скрыть? Такое
предположение может оказаться в какой-то мере справедливым; но мы не
считаем, что это полный ответ. Чтобы указать, где может скрываться разгадка,
нам придется вникнуть в психологические тонкости проблемы эгоизма. /Эта
проблема подробнее рассматривается в статье автора "Эгоизм и любовь к себе"
(Е.Fromm. Selfishness and Self-Love, Psychiatry, Vol.2, No.4, November,
1939)/
Мышление Лютера и Кальвина - как и мышление Канта и Фрейда - основано
на предположении, что эгоизм и любовь к себе - это понятия идентичные.
Любить другого - добродетель; любить себя - грех; и вообще, любовь к другим
и любовь к себе друг друга исключают.