"Георгий Георгиевич Фруменков. Узники Соловецкого монастыря " - читать интересную книгу автора

монастыре смиряли только нещадно: за малейшее неповиновение пороли
плетьми, сажали на цепь, заковывали в кандалы, бросали в погреб. Так,
против имени упоминавшегося ранее Серапиона Магницкого в полугодовой
ведомости на поле справа рукою монаха сделана пометка: "За
происходящие от него беспокойства временно содержится в тюрьме, а
иногда в монастырских трудах"(15). Многие подначальные, подобно
Магницкому, по воле архимандрита познакомились с крепостными
казематами.
Условия содержания присланных в монастырь под караул (кроме особо
секретных) и под присмотр в значительной степени определялись двумя
обстоятельствами. Во-первых, классовой принадлежностью ссыльного.
Богатые и знатные люди могли откупаться от работ, привозили с собою
перины, подушки и могли пользоваться ими, имели в услужении крепостных
(В. Долгорукий, А. Жуков, П. Салтыков). Во-вторых, строгость режима
зависела от настоятеля монастыря, который был "первейшей властью" на
острове, полным и неограниченным хозяином с комендантскими правами.
Синод предписывал архимандриту поступать с арестантами "по точной силе
тех указов", по которым они присланы, но грамоты применять по своему
разумению, исходя из конкретной обстановки.
Некоторые авторы утверждают, что ссыльным жилось лучше при
гуманных настоятелях. Но беда вся в том, что "добрых" тюремщиков как
раз не было. Жестокостью по отношению к ссыльным отличались все
соловецкие игумены. Они добровольно и ревностно исполняли обязанности
жандармов. По распоряжению архимандритов, за незначительное нарушение
тюремных порядков ссыльных "морили гладом", перемещали из казематов в
погреба, избивали и калечили. Замеченных в послаблении арестантам и в
нарушении инструкций о их содержании также строго наказывали. Известен
случай, когда городничий монах (важное лицо в иерархической лестнице
соловецкой братии) Сосипатр Круглый был в смирении на цепи двое суток
за то, что по своей инициативе увеличил окно в тюрьме одного
заключенного путем "отнятия доски".
В монастыре было свое "лобное место", на котором палач в
монашеской рясе истязал арестантов, подначальных, работных людей и
даже провинившихся иноков. "Обитель мира, любви и прощения" часто
оглашалась стонами и воплями наказуемых. На площади, где истязали
людей, много было "истрепано плетей, изломано батогов и березовых
прутьев; много изуродовано человеческих спин, изорвано у несчастных
жертв кожи и мяса! А сколько пролито слез и крови!"(16).
Остается сожалеть, что никто из ссыльных XVIII века не оставил
нам подробного описания своих страданий. Причина этого понятна. Если
арестант был грамотный, то инструкция всегда и неизменно требовала
изъять у него "перо, чернила, бумагу, карандаш, бересту, камень
красный и прочее, к письму способное". Караульные обязаны были
следить, чтобы никто из посторонних не поднес арестанту письменные
принадлежности и чтобы ссыльный "никаких писем ни к кому не писал".
Из нескольких сотен просмотренных нами в архивах арестантских дел
переписка обнаружена в XVIII веке только в двух: в деле Гавриила
Спичинского и Матвея Непеина. В последнем есть подлинник письма сына
арестанта Родиона на Соловки, явившегося ответом на письмо отца. Об
этом можно судить по такой фразе: "Благодарствуем, милостивый государь