"Лука Ди Фульвио. Чучельник " - читать интересную книгу автора

однажды вернулся домой и повесил эти занавески в их с матерью спальне - чтоб
соседи не подсматривали. А еще ему в память запал отцовский фокус: отец
поднес волосатую руку к краю занавески, и густые черные волосы вдруг встали
дыбом, из них едва искры не посыпались. Вот такое синтетическое чудо.
- Прислушайся, - сказал ему отец, - от них треск идет, как из плохо
настроенного радио.
Вспомнив об этом, Амальди ласково коснулся занавески рукой.
Затем допил свой кофе, быстро принял душ, оделся и вышел. Кивнул
привратнице и спустился по гранитным ступеням на круглую площадь с фонтаном.
Мазнул взглядом по зданию муниципального театра и свернул направо. Длинный
портик еще не был забит машинами, на что Амальди и рассчитывал. Он чуть
замедлил шаг, проходя мимо старинного бара, куда захаживал еще король, а
потом и президенты, и дошел до развалин оперного театра, разбомбленного в
войну - у городских властей так руки и не дошли его отреставрировать. Затем
прошагал по улице мимо отеля, где обычно останавливались актеры и музыканты,
и вышел на бульвар, плавно спускавшийся к морю. Слева от него по склизким,
оббитым ступенькам можно спуститься в старые, нищие кварталы. Амальди
скривил губы в подобии улыбки. Единственная неизбывная черта старого
города - это лень, сказал он себе. Как знамя. Кошки, собаки, мужчины,
женщины вечно чем-нибудь заняты, но делают все, как во сне. Равно как и
волны в гавани, пенные, зажатые бетонными причалами, вроде и бурлят, но
как-то неохотно. Амальди сам вырос в бедном доме близ гавани. Запах гниющей
рыбы из мусорных ящиков смешивался с вонью кошачьей мочи, нефтяной гари,
бензина. Вся эта адская смесь тем не менее не могла побить запаха моря.
Отец, возвращаясь домой к вечеру, приносил в дом и запах, и вонь. Они
прилипали к его бесформенной робе, забивались в пропитанные потом морщины, в
складки кожи, под мощные лопатки.
Патрульная машина коротко посигналила Амальди.
- Вас подбросить? - спросил один из двоих молоденьких полицейских.
Амальди отрицательно махнул рукой.
- Мы с дежурства, спать, - сообщил второй.
Опустив голову, Амальди пошел дальше по городу, как будто унося с собой
все, что знал о нем, все испытанные чувства, и ничем не желая поделиться с
ближним.
Тридцать семь лет. Старший инспектор полиции, и наверняка пойдет
дальше. Чиновники не раз пытались встать с ним на дружескую ногу, предвкушая
пользу такой дружбы, но он был непреклонен, никому не доверялся и умел
обходить подводные камни бюрократии и политики. Со всеми поддерживал ровные,
душевные отношения, не давая им стать задушевными.
Он поглядел на часы: половина седьмого. Еще десять минут, и он
преодолеет отрезок пути до участка и до казенного стола, положенного
старшему инспектору. Он часто тщетно клялся себе избавиться от устоявшихся
привычек, ибо они мешают его миссии. Когда что-то входит в привычку, правда
жизни становится все более размытой и ты погружаешься в непролазную трясину.
Но мечтать о том, чтобы обойти эту трясину, наивно, поскольку она всюду - на
полу и на тротуаре, дома и на службе. И даже в море. В тридцать семь лет он
вдруг почувствовал страшную усталость. Ноги подкашивались, будто он долго,
выбиваясь из сил, бежал за чем-то, что рядом, у него под рукой, а не
ухватишь. Как запах моря в гавани, словно бы сохранившийся лишь для создания
у бедняков из старого города иллюзии прибрежной жизни, хотя все вокруг