"Нина Габриэлян. Хозяин Травы" - читать интересную книгу автора

И еще одно чувство примешивалось к ужасу - чувство полета. Когда мы с
Шурочкиной коляской мчались по весеннему проспекту, я вдруг утратил ощущение
своего тела: я как бы вырвался из него вперед и какое-то время парил над
коляской с хохочущей девочкой. И когда мгновение спустя Шурочка уже лежала
на залитой солнцем мостовой рядом с перевернувшейся коляской, подобно
улитке, выковырянной из своего домика, я испытал странное чувство восторга,
как бы готовясь взлететь еще выше.
Падение в себя было ужасным. И все же вспоминая о пережитом кошмаре, я
тотчас же вспоминал это удивительное солнечное чувство полета.
Все это было достаточно сложно, но поделиться своими чувствами мне было
не с кем. Ни отец, ни мать не поняли бы меня. И тогда я вспомнил о нем.
После переезда на новую квартиру я о нем не то чтобы забыл, но на новом
месте встречи наши стали короткими и неинтересными. Возможно, я просто к
нему привык. Новые впечатления: другая квартира, расширение жизненного
пространства - две большие комнаты вместо клетушки в коммуналке, нарядные
обои, золотисто-кремовые - в большой комнате, служившей столовой, и
вкрадчиво-розовые - в родительской спальне, где стояли бок о бок две широкие
дубовые кровати, белые тюлевые занавески на окнах и, главное, маленький
телевизор "Рубин" с укрепленным перед ним вторым выпуклым экраном,
заполненным водой, - все это было неожиданно, празднично, ново и направляло
мои мысли не вовнутрь меня, как прежде, а вовне - в этот нарядный мир,
расширенный до размеров двора и даже дальше - до Ленинских гор, где высилось
гигантское здание Университета, а перед ним, на усыпанном красным песком
сквере, белели каменные кувшинки фонтана, исторгающие из себя кудрявые
радужные струйки, сверкали свежевыкрашенные желтовато-белые лавочки, а по
бокам из яркой зелени деревьев таинственно выступали тяжелые, сумрачные
бюсты мыслителей. Это был солнечный мир, дразнящий любопытство, манящий к
себе многообразием предметов и красок. Внешний мир, раньше изнурявший меня
своей монотонной нелюбовью, вынуждавший прятаться от него в незримой нише,
где единственной отрадой были тайные свидания с ярковолосым мальчиком,
любящим и любимым, этот внешний мир вдруг обернулся ко мне совсем другим
своим обличьем, праздничным сверкающим, и он выманил меня из моего укрытия,
и я уже был совсем готов забыть о своем маленьком друге и о том, какие
отношения связывали нас с ним. Выражаясь языком взрослых, моим нынешним
языком сорокатрехлетнего человека, наши ежедневные встречи с ним стали
сугубо формальными и ни к чему не обязывающими. Сейчас я думаю, что это
ослабление моего былого влечения к нему было не более чем хорошо обдуманной
сценической паузой, своеобразной передышкой, данной мне внешним миром для
того, чтобы я как можно лучше справился с ролью, отведенной мне в
последующих актах пьесы, ни на миллиметр не уклонившись от дьявольского
сценария. Ах, если бы можно было навсегда оставить этого малыша там, в нашей
старой коммуналке у "Динамо"! Но, увы, он был здесь, всегда в потенциальной
близости ко мне, и ждал, покорно ждал, когда же я соизволю уделить ему
внимание. Он умел ждать!
И он дождался. Вид Шурочки, скорчившейся на солнечной мостовой рядом с
опустевшей коляской, вид этой бедной улитки, выдернутой из своего домика
наружу, выволоченной из своей ниши, откуда она радовалась жизни, потряс и
отрезвил меня. Оказалось, что весь этот блеск внешнего мира, все эти
радужные фонтанчики, усыпанные красным песком скверы, синие троллейбусы,
зеленые автомобили, похожие на резвых жучков, весь этот праздничный шум