"Томас Гарди. Возвращение на родину (роман)" - читать интересную книгу автора

печать отъединения. У нее было одинокое лицо, говорившее о трагических
возможностях.
Этот заброшенный, безвестный, темный край упоминается в Книге Страшного
суда. Он описан там как дикая степь, поросшая вереском, дроком и терновником
-"Бруария". Дальше дается ее длина и ширина в лигах, и хотя точная величина
этой старинной меры не установлена, все же из приведенных цифр можно
заключить, что площадь Эгдона за все это время не намного сократилась.
"Турбария Бруария" - термин, означающий право резать вересковый торф -
встречается в хартиях, относящихся к тамошнему округу. "Заросшая вереском и
мхом" - говорит Леланд об этой пустынной полосе земли.
Это уже ясные указания на характер ее тогдашнего ландшафта -
достоверные свидетельства, способные удовлетворить исследователя. Каков
Эгдон сейчас, таким он был всегда - непокорным и отверженным изгоем.
Цивилизация была его врагом; и с тех самых пор, как на земле впервые
появилась растительность, он всегда носил одну и ту же древнюю коричневатую
одежду, естественный и неизменный покров определенной геологической
формации. В его верности этому единственному одеянию как бы заключена сатира
на человеческую склонность тщеславиться своими нарядами. На этих вересковых
склонах человек в платье современного покроя и расцветки выглядит странно и
нелепо. Там, где одежда земли так первобытна, и человека хочется видеть в
самых древних и простых одеждах.
В этот промежуток между дном и ночью особенно хорошо было посидеть,
прислонясь к терновому пню, в широкой котловине, занимающей середину
Эгдонской пустоши. Отсюда взгляд не проникал дальше замыкающих кругозор
гребней и скатов, и мысль, что все вокруг и под ногами с доисторических
времен оставалось столь же неизменным, как звезды над головой, служила
своего рода балластом для сознания, расколебленного волнами перемен и
натиском неугомонной новизны. В этой от века нетронутой земле чувствуешь
такое постоянство и такую древность, на какую даже море не может притязать.
В самом деле, можно ли о каком-нибудь отдельном море сказать, что оно
древнее? Солнце испаряло его, луна месила его, как тесто, оно обновлялось с
каждым годом, с каждым днем, даже с каждым часом. Моря сменялись, поля
сменялись, реки, деревни, люди сменялись, но Эгдон пребывал. Его горы были
не настолько круты, чтобы подвергаться выветриванию, его низины не настолько
плоски, чтобы на них могли отлагаться паводочные наносы. За исключением
старой проезжей дороги и еще более старого кургана, о которых еще будет речь
и которые за долговременное свое существование сами словно бы
откристаллизовались и стали продуктом природы, все прочие, даже небольшие
неровности почвы, были произведены здесь не киркой, плугом или лопатой и
возникли не на памяти людской, но сохранялись издревле как доподлинные
отпечатки пальцев последнего геологического переворота.
Упомянутая проезжая дорога пересекала сравнительно низменную часть
Эгдона от одного края горизонта до другого. Местами она накладывалась на
старинный проселок, отходивший где-то невдалеке от Великого западного пути
римлян, известного в истории как Виа-Икениана, или Айкенилд-стрйт. Добавим
еще, что в тот вечер, о котором пойдет рассказ, хотя сумрак и стирал уже
менее резкие черты эгдонского ландшафта, белая лента дороги была видима
почти так же ясно, как днем.

ГЛАВА II