"Томас Гарди. Мэр Кэстербриджа (роман)" - читать интересную книгу автора

предпочитал что-либо выходящее за пределы этой троицы.
На столе теперь длинной чередой выстроились старинные кубки с
выгравированными на них фигурами - каждый снабжен был ложкой, и их мгновенно
наполнили таким горячим грогом, что следовало опасаться за предметы,
подвергавшиеся действию его паров. Но Элизабет-Джейн заметила, что, хотя все
кубки наполнялись с превеликим усердием, никто не наполнил кубок мэра,
который продолжал потягивать воду из стакана, загороженного хрустальными
бокалами, предназначенными для вина и водки.
- Они не наливают вина мистеру Хенчарду, - осмелилась она сказать
своему соседу, старику.
- Ну конечно! Разве вы не знаете, что он славится своей трезвостью, и
вполне заслуженно? Не притрагивается к самым соблазнительным напиткам...
капли в рот не берет! О, сил у него на это хватает! Я слыхал, что он
поклялся на Евангелии и с той поры не отступал от своего обета. Вот никто к
нему и не пристает, зная, что это не полагается... Обет, данный на
Евангелии, - дело серьезное.
Услыхав эти речи, другой пожилой человек вмешался в разговор и спросил:
- А долго ли ему еще мучиться, Соломон Лонгуэйс?
- Говорят, еще года два. Я не знаю, почему он назначил себе такой срок,
он никогда никому не рассказывал. Но, говорят, остается ровнехонько два года
по календарю. Могучая должна быть воля, чтоб выдержать так долго!
- Верно... Но надежда - великая сила. Когда знаешь, что через двадцать
четыре месяца твой зарок кончится и можно будет вознаградить себя за все
страдания и выпить сколько душе угодно... что и говорить, это поддерживает
человека.
- Правильно, Кристофер Кони, правильно. А он и поневоле должен так
думать, одинокий-то вдовец, - сказал Лонгуэйс.
- А когда у него умерла жена? - спросила Элизабет.
- Я ее не знал. Это было до того, как он явился в Кэстербридж, -
ответил Соломон Лонгуэйс тоном решительным и бесповоротным, как будто то,
что он не знал миссис Хенчард, было достаточным основанием, чтобы лишить эту
особу всякого интереса. - Но мне известно, что он член Общества трезвости и,
если кто-нибудь из его людей хватит хоть чуточку через край, он напускается
на провинившегося с таким же гневом, как господь бог на согрешивших евреев.
- А у него, значит, много работников? - спросила Элизабет-Джейн.
- Много ли? Милая моя девушка, да ведь в городском совете он - самый
главный и вдобавок первый человек в округе. Ни одной крупной сделки не
заключалось еще на пшеницу, ячмень, овес, сено и прочее, чтобы Хенчард не
приложил к ней руку. Вздумалось ему заниматься и другими делами, но вот
тут-то он и сделал промашку. Был он из самых низов, когда пришел сюда, а
теперь - столп города! Правда, в этом году он немножко споткнулся из-за этой
дрянной пшеницы, которую поставляли по его контрактам. Вот уже шестьдесят
девять лет смотрю я, как солнце всходит над Дарновер-Мур, и хотя мистер
Хенчард никогда не ругал меня зря с тех пор, как я на него работаю, - он
ведь видит, какой я маленький, ничтожный человечек, - а все-таки должен
сказать, что никогда в жизни я еще не едал такого негодного хлеба, какой
выпекают последнее время из пшеницы Хенчарда. Проросла она так, что это,
пожалуй, уже и не пшеница, а чистый солод, ну и нижняя корка на хлебе -
толщиной с подошву.
В эту минуту оркестр заиграл новую мелодию, а когда кончил ее, обед уже