"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

бумаги. Чего-то скребет перышком. Уверен на все сто, он еще ни разу не
знал женщины.
- Химические анализы провели? Возможно, их напичкали наркотиками.
Сейчас появились новые галлюциногены, например, ЛСД, мексиканские грибы,
которые вызывают, говорят, волшебные видения. Это бы все объяснило.
Но Гут развеивает надежды комиссара.
- Никаких следов наркотиков, - говорит он.
- Но есть ведь такие, которые не поддаются анализу, сами знаете...
Кажется, будто видишь Бога... всякие такие штучки...
- Не думаю, чтобы Бог имел к этому какое-то отношение.
- В любом случае убиты все они были в состоянии полнейшего экстаза, -
мрачно отмечает Шатц. - Что-то в этом есть мистическое. Ритуальные
убийства?
- Ну, вы хватили. Мы все-таки не у ацтеков.
Человеческие жертвоприношения в Германии... Вы шутите...
И тут Шатц выдает фразу просто немыслимую, невероятную, особенно в
устах друга.
- По своему опыту, - торжественно возвещает он, - могу сказать одно:
впервые некто совершает массовое убийство без всяких мотивов, без всякой
видимой причины.
Ну, хватит. Подобную хуцпе нельзя оставлять без ответа. Едва я услышал,
что, по его опыту, это впервые в Германии кто-то устраивает массовые
убийства без видимой причины, я почувствовал себя уязвленным. И я
проявился. Я встал перед комиссаром, руки за спиной. Должен с гордостью
признаться, на него это произвело впечатление. На мне длинное черное
пальто, под ним полосатая лагерная куртка, на пальто слева, как положено,
желтая звезда. Я знаю, лицо у меня бледное - попробуйте быть смельчаком,
когда на вас нацелены автоматы, да и команда "Feuer!" тоже производит
неизгладимое впечатление, - весь я с головы до пят в известке: лицо,
волосы, пальто, короче, все. Чтобы символически наказать нас, нам
приказали выкопать себе яму в развалинах дома, разбомбленного авиацией
союзников, и потом некоторое время мы всем скопом оставались там. Именно
там Шатц, сам о том не ведая, и подцепил меня; не знаю, что стало с
остальными, кто из немцев приютил их в себе. Волосы у меня встали дыбом,
как и у Харпо Маркса, каждый волосок отдельно; поднялись они от ужаса да
так и остались навечно, словно бы для создания художественного эффекта.
Правда, причина этого не только страх, но и шум. Я не выношу шума, а все
эти еврейские матери с младенцами на руках подняли жуткий вой. Не хочу
выглядеть антисемитом, но никто так не воет, как еврейская мать, когда
убивают ее детей. А у меня с собой не было даже воска, чтобы заткнуть уши,
я оказался совершенно беззащитен.



2. МЕРТВЫЙ ХВАТАЕТ ЖИВОГО


Увидев меня, мой друг Шатц замер. У меня, знаете ли, есть чувство,
когда что нужно; я безошибочно умею выбрать время, чтобы выдать хохму, то
есть остроту, или выкинуть что-нибудь смешное. Секундой раньше или позже -