"Роман Гари. Обещание на рассвете" - читать интересную книгу автора

Франции с искусством восточных сказочников и до того убедительно, что я до
сих пор не могу отделаться от этого наваждения. Даже сегодня меня иногда
тянет во Францию, в эту загадочную страну, о которой я так много слышал, но
не видал и никогда не увижу, так как Франция в лирических и вдохновенных
рассказах моей матери с раннего детства стала для меня сказочным мифом,
далеким от реальности, чем-то вроде поэтического шедевра, абсолютно
недоступного и недосягаемого для простого смертного. Она прекрасно говорила
по-французски, правда, с сильным русским акцентом, который до сих пор
чувствуется и у меня, но пожелала оставить в тайне, когда, как и благодаря
кому выучила его. "Я была в Париже и в Ницце" - это все, чего мне удалось от
нее добиться. В промозглой театральной гримерной, в квартире, которую мы
делили с тремя другими актерскими семьями и где вместе с нами жила еще
молодая в то время Ане-ля, моя няня, а после в товарных вагонах, уносящих
нас вместе с тифом на Запад, она становилась передо мной на колени, терла
мои застывшие руки и продолжала рассказывать о далекой стране, где
исполняются самые невероятные мечты, где все равны и свободны, артисты
приняты в лучших домах, а Виктор Гюго был Президентом Республики; запах
камфарного ожерелья, надетого мне на шею - вернейшее средство от вшей, -
ударял в нос; я стану великим скрипачом, выдающимся актером, непревзойденным
поэтом, французским Габриеле Д'Аннунцио, Нижинским, Эмилем Золя; у польской
границы, в Лиде, мы попали в карантин; я брел по колено в снегу, одной рукой
держась за руку матери, в другой неся ночной горшок, с которым не хотел
расставаться еще с Москвы и который стал другом: я очень легко привязываюсь;
мне обрили голову; лежа на соломенном тюфяке и глядя вдаль, она в красках
рисовала мое радужное будущее; борясь со сном, я широко раскрывал глаза,
силясь увидеть то же, что она: рыцаря Баярда, Даму с камелиями; там во всех
магазинах есть масло и сахар; Наполеон Бонапарт, Сара Бернар - наконец я
засыпал, положив голову на ее плечо и прижимая к себе ночной горшок. Позже,
значительно позже, прожив пятнадцать лет в Ницце и ежедневно сталкиваясь с
французской реальностью, с морщинами на лице и совершенно седая,
постаревшая - я не скрываю этого, но так ничего и не понявшая, не
заметившая, она все с той же доверчивой улыбкой продолжала говорить об этой
удивительной стране, образ которой прихватила с собой вместе с другими
пожитками. Я же, воспитанный в этом воображаемом музее доблести и
благородства, но не обладая удивительным даром своей матери видеть мир в
радужном свете своей души, поначалу долгое время с ужасом смотрел по
сторонам и пытался протереть глаза, а повзрослев, бросил миру отчаянный и
гордый вызов, чтобы сделать его достойным наивной мечты своей матери,
которую я так нежно любил.
Да, у моей матери был талант, который оказал влияние на всю мою жизнь.
А с другой стороны - роковой Агров с бульвара Гамбетты, омерзительный
одесский торговец, грязный, жирный, обрюзглый, который как-то сказал мне,
когда мы отказались платить ему ежемесячно десять процентов от прибыли с
денег, взятых у него взаймы, чтобы стать пайщиками такси "рено": "Твоя мать
разыгрывает из себя светскую даму, но я знавал ее, когда она пела в кабаках
и армейских кафешантанах. Я не обижаюсь. Такая женщина не может оскорбить
почтенного коммерсанта". В то время мне было всего четырнадцать лет, и я еще
не мог заступиться за свою мать, хотя страстно того желал, поэтому я
ограничился парой звонких пощечин, отвешенных почтенному коммерсанту, что и
положило начало моей долгой и блистательной карьере раздатчика пощечин и