"Роман Гари. Обещание на рассвете" - читать интересную книгу автора

- Анеля, почему мама, плачет, когда смотрит мне в глаза?
Анеля смутилась. Она жила с нами с моего рождения, и мало было такого,
чего бы она не знала.
- Это из-за их цвета.
- Но почему? Что в них такого? Анеля вздохнула.
- Они заставляют ее мечтать, - неопределенно ответила она.
Прошло много лет, прежде чем я понял. В то время матери было уже
шестьдесят, а мне двадцать четыре, но ее взгляд с бесконечной тоской часто
искал мои глаза, и я прекрасно понимал, что при этом она вздыхала не обо
мне. Пусть ее смотрит. Да простит меня Бог, что уже в зрелом возрасте мне
как-то раз снова пришлось поднять глаза к свету и долго оставаться так,
чтобы облегчить ее воспоминания: я всегда делал для нее все, что мог.
Ничто не упускалось в моем воспитании, чтобы вырастить меня светским
человеком. Мать сама учила меня танцевать польку и вальс - единственные
танцы, которые она знала.
После ухода клиентов зал весело освещался, ковер свертывался, на стол
ставился граммофон и мама садилась в недавно купленное кресло в стиле
Людовика XVI. Я подходил к ней, кланялся, брал ее под руку, и раз-два-три!
раз-два-три! - мы пускались по паркету под неодобрительные взгляды Анели.
- Держись прямо! Следи за темпом! Выше подбородок, и с приятной улыбкой
смело смотри на даму!
Я поднимал подбородок, очаровательно улыбался и - раз-два-три!
раз-два-три! - несся вскачь по зеркальному паркету. Затем я провожал мать до
ее кресла, целовал ей руку и кланялся, а она, обмахиваясь веером,
благодарила меня грациозным кивком головы. Порой, пытаясь отдышаться, она
убежденно говорила:
- Ты выиграешь на скачках.
Вероятно, она уже видела, как я, в белой форме гвардейского офицера,
беру некий барьер под обезумевшим от любви взглядом Анны Карениной. В
порывах ее воображения было что-то романтически старомодное; наверное, она
пыталась таким образом воссоздать вокруг себя мир, о котором имела
представление из русских романов до 1900 года, на котором для нее
заканчивалась настоящая литература.
Трижды в неделю мать брала меня за руку и водили в манеж лейтенанта
Свердловского, где он собственноручно посвящал меня в таинства верховой
гады, фехтования и стрельбы из пистолета. Это был высокий худощавый человек
моложавого вида с костлявым лицом и огромными седыми усами на манер
Лиотэ.[8] В свои восемь лет я, конечно же, был самым юным его учеником и с
трудом поднимал огромный пистолет, который он мне протягивал. После получаса
фехтования, получаса стрельбы, получаса верховой езды - гимнастика и
дыхательные упражнения. Мама сидела в уголке, куря сигарету и одобрительно
наблюдая за моими успехами.
Лейтенант Свердловский, говоривший замогильным голосом и, похоже, не
знавший в жизни других страстей, кроме как "брать на мушку" и "целиться в
сердце", восхищался мамой безгранично. Наше прибытие на стенд всегда
вызывало проявление симпатии. Я вставал перед барьером рядом с другими
стрелками - офицерами запаса, генералами в отставке, элегантными праздными
молодыми людьми, клал руку на бедро, опирал тяжелый пистолет на руку
лейтенанта, набирал воздуха, задерживал дыхание, стрелял. После этого маме
показывали мишень. Она осматривала маленькую дырочку, сравнивала результат с