"Николай Гарин. Оула " - читать интересную книгу автора

спрашивать, что допрашивать. Раз был "сигнал", надо реагировать. А
реагировать - значит произвести арест. А раз арестован, то как ни крути -
виновен.... Конечно, для порядка, для приговора нужен протокол. Для этого и
обязательные первые вопросы. Для этого есть Зоя, Заюшка. Она прекрасно
знает, что делать. А вот поговорить, отточить, так сказать, язык, проверить
себя, послушать, как он чувствует текущий политический момент - это стало
для майора Шурыгина второй страстью, после, правда, тела секретарши.

Он давно понял, что все эти допросы только злят его, раздражают,
доводят до расстройства желудка. Результат-то все равно один и тот же.... И
на этап. А там ни его дело. "Лучше перебдеть, чем недобдеть!" - как
говаривал его прежний начальник еще по ЧК. И Шурыгин строго этому следовал.
Все, что надо для протокола, Зоюшка знала, пожалуй, уже лучше, чем он сам.

Голос окреп. Майор уже помогал руками, размахивал, рубил воздух, вбивал
кого-то в землю и топтал, топтал, наливаясь яростью и страстью. А слова,
отскочив от бетонных стен, зарывались в опилки, прятались точно от стыда.

И чем больше было политики в словах "хозяина", как это чувствовал
Степан, тем страшнее становилось. Сначала ему казалось, что его с кем-то
путают, раз ему, простому санитару столько говорят о важном,
государственном.... И этот несносный свет продолжал подавлять, изъедать,
расплавлять мысли, ощущения, даже запах уже давно не чувствовался. А когда
голос "хозяина" зазвенел как кусок сигнального рельса, то Степану и вовсе
стало худо. Он уже копался в себе, суетливо выискивая, где же он окарался,
где допустил промашку и навредил своему государству, когда же он стал
вредным своему народу и Партии!?

А майор, видя в задержанном целую толпу народа, понуро и покорно
слушающую его "газетные" изречения, призывал безжалостно истреблять в каждом
малейшую слабость, размягченность, успокоенность. "Ни капли жалости к
тунеядцам и лентяям! - призывал он. - Всех к позорному столбу! Это и есть, -
выкрикивал он, - скрытая враждебность к Советской Власти, предательство,
ползучая диверсия!..". Глаза майора горели одержимостью, щеки были розовыми.
Он парил над толпой.

Для Зои, завороженно наблюдавшей за своим начальником, было огромным
наслаждением слушать его, ровным счетом мало что понимая, но зато это так
возбуждало, до такой степени, что внизу живота трепетало, томно разливалось
тепло, становилось влажно в промежности. Она пожирала Шурыгина своими
серенькими глазками, со сладким замиранием предвкушала, как набросится на
него после допроса. Это тоже стало их традицией и маленькой тайной. "Хорош,
ой как хорош! - говорили беззвучно ее губы. - Ой, не могу больше, не
могу!.. - стонала про себя Зоя. - Сладенький мой...!" Рука-бесстыдница
сползла с клавиш машинки и юркнула под стол к круглым коленкам, мелко-мелко
подрагивающим. Пальчики начали быстренько подбирать, комкать юбку и затихли,
когда добрались до жаркого, влажного места под животом.

Майор продолжал ходить, высоко вскинув голову, разбрасывая казенные,
государственные слова. Он походил на токующего глухаря, не видящего ничего