"Джулиана Гарнет. Леди и горец " - читать интересную книгу автора

прав, когда сказал, что это я их убил. Я и вправду погубил их всех - да
будет Божья Матерь им заступницей перед Господом...
Ангус зарыдал и закрыл лицо своей широкой грубой ладонью. Роб хорошо
помнил эту поросшую рыжими полосками могучую длань, которая в детстве
частенько вздымалась в воздух, опускаясь затем на ягодицы провинившегося
чада; но если ребенок вел себя хорошо, эта же рука могла ласково взъерошить
его волосы. А сколько раз эта рука обрушивала тяжелый меч на вражьи головы?
Робу очень хотелось простить отца, отыскать в душе слова утешения, но в
груди не было ничего, кроме злобы, безысходности и боли. Овладевшее молодым
человеком отчаяние не замедлило сказаться на его неокрепшем здоровье. В
глазах у него потемнело, предметы утратили былую четкость очертаний, и
сознание стало медленно от него ускользать. Роб предпринимал отчаянные
усилия, чтобы не поддаться начинавшемуся у него новому приступу лихорадки и
не впасть в беспамятство; возможно, справиться с этим в одиночку ему бы не
удалось, но тут он услышал хриплый, исполненный глубокого чувства голос,
который проникал в его угасавшее сознание, настраивая на жизнь и заставляя
функционировать в привычном ритме. Обращенные к Робу слова на гэльском языке
имели акцент, который можно было безошибочно определить как английский. Роб
прислушался.
- ...Они сами избрали свой путь, - проговорила светловолосая
заложница. - И если погибли, то пошли на смерть по собственной воле. Я
свидетельствую, никто их к этому не принуждал.
Роберт прищурился, чтобы лучше ее видеть. Она по-прежнему сидела на
лошади - небольшом лохматом шотландском пони, - прижимая к груди маленькую
рыжеволосую девочку. Взгляд зеленых глаз всадницы, на который сразу же
напоролся Роб, был прямым, открытым и излучал сочувствие. Роб, пораженный
тем, что ему выказывает сочувствие заложница, которая усилиями его отца и
братьев была отторгнута от родной семьи, решил присмотреться к ней
повнимательнее. Она выглядела утомленной; одного башмака у нее не было,
чулки изорвались. Волосы от долгой скачки разметались по плечам, на щеке
виднелись потеки грязи. Однако Роб не мог не заметить, что она
прехорошенькая. Волосы у нее были цвета пшеницы и переливались, как шелк,
нависая над горделиво изогнутыми арками бровей; губы алые, чувственные, нос
прямой, как у римской патрицианки. Что и говорить, она была очаровательна.
Роб не помнил, как снова оказался на ногах; он продолжал рассматривать
женщину, но теперь уже стоя. Маленькая девочка, которую она держала на
руках, опасливо выглядывала из складок пледа. Ее рыжие кудряшки были яркими,
как пламя. Она с ужасом смотрела на Роба своими невинными голубыми глазами.
Роб даже попятился. Он не привык, чтобы малыши смотрели на него, словно на
пугало. Даже в войнах с англичанами, где жестокость считалась нормой, он ни
разу не обидел дитя и, уж конечно, не поднял на него руку. Тем не менее эта
маленькая девочка взирала на него с таким недетским предчувствием беды, что
он от стыда чуть сквозь землю не провалился. Потом он снова переключил
внимание на женщину. Ее взгляд не выражал осуждения - одну только мрачную
покорность судьбе, но это тоже выбивало его из колеи, как и страх в глазах
девочки. Непонятно только, почему они на него так смотрят? Ведь эта женщина
и маленькая девочка, которую она прижимает к груди, заложницы. А как
известно, заложников, особенно знатных и богатых, убивают редко. Он по
крайней мере им вреда не причинит. И другим не позволит. Он отвел от женщины
глаза и отвернулся - от всех: от нее, от ребенка, от отца... Его охватило