"Гайто Газданов. Призрак Александра Вольфа" - читать интересную книгу автора

Впрочем, измена Марины никак не повлияла на отношения между
Вознесенским и Вольфом. Вознесенский нашел в себе силы дружески относиться
даже к Марине. Она прожила с Вольфом много месяцев, сопровождала отряд
повсюду, и именно тогда они оценили ее искусство ездить верхом и стрелять
из винтовки.
Затем наступили страшные времена. На преследование отряда, от которого
осталось двести человек, была послана конная дивизия. Несколько недель они
скрывались в лесах. Это было в Крыму. Офицеров был убит. В один из
последних дней их пребывания там они нашли в лесу недавно брошенные и
хорошо оборудованные землянки. Впервые за полторы недели они провели
спокойную ночь, в сравнительном тепле и с некоторыми удобствами. Они
проспали много часов подряд. Когда они встали, поздно утром, Марины не
было.
- Мы так и не узнали, что с ней случилось, - сказал Вознесенский, - и
куда она пропала.
Но разыскивать ее у них не было ни времени, ни возможности. Они
добрались пешком до побережья и уехали из России в трюме турецкого
парохода, перевозившего уголь. В Константинополе, через две недели, они
расстались - и встретились через двенадцать лет в Париже, в вагоне метро,
когда Вольф, уже далеко не в первый раз, приехал во Францию из Англии, где
постоянно жил.
О судьбе Марины Вознесенский так ничего и не знал. Она появилась
неожиданно, в одно летнее утро, на базарной площади этого маленького
городка над Днепром, и исчезла так же неожиданно, на рассвете осенней
ночи, в Крыму. - Появилась, обожгла и пропала, - сказал он. - Но только мы
ее не забыли, ни Саша, ни я.
Я смотрел на него и думал о неправдоподобном стечении обстоятельств,
которое связало мою жизнь со всем, что он рассказывал. Пятнадцать лет тому
назад этот человек, который теперь сидел против меня в парижском ресторане
и встречал Рождество с водкой, гусем и воспоминаниями и в самом дружеском
расположении к своему собеседнику, ехал, вместе с двумя товарищами, на
поиски Александра Вольфа, и если бы не легкий ветер, то я не услышал бы их
приближения, они могли бы меня догнать, и тогда, конечно, мой револьвер
меня бы не спас. Правда, я думаю, что белый жеребец Вольфа был резвее их
лошадей, но он так же мог быть ранен или убит, как моя вороная кобыла. Но
не это занимало мои мысли. Это была случайность, касавшаяся моей личной
судьбы, и если бы меня спросили, что было бы лучше - быть убитым тогда или
уцелеть для той жизни, которая мне предстояла, я не уверен, что стоило
выбирать второе. Мы расстались, наконец, с Вознесенским, он ушел неверной
походкой, и я остался один, погруженный в мои мысли обо всем, что я узнал
за последнее время и что вызывало во мне ряд очень нестройных и
противоречивых представлений. Конечно, в рассказе Вознесенского могла быть
известная доля фантазии, почти неизбежная для таких устных мемуаров, - но
она не касалась главного. То, что сказал мне директор издательства, резко
расходилось с тем, что я узнал в этот вечер ресторанного разговора;
правда, директору я был склонен верить гораздо меньше, чем моему
рождественскому собеседнику. Но зачем ему нужно было уверять меня, что
Вольф никогда надолго не уезжал из Англии, - и почему он жалел, что я его
не убил? Но и это были побочные соображения. Самым удивительным мне
казалось другое: как этот Саша Вольф, друг Вознесенского, авантюрист,