"Гайто Газданов. Призрак Александра Вольфа" - читать интересную книгу автора

выстрелил. Он дернулся в седле, сполз с него и медленно упал на землю. Я
оставался неподвижно там, где стоял, рядом с трупом моей лошади, две или
три минуты. Мне все так же хотелось спать, и я продолжал ощущать ту же
томительную усталость. Но я успел подумать, что не знаю, что ждет меня
впереди и долго ли еще буду жив, - и неудержимое желание увидеть, кого я
убил, заставило меня сдвинуться с места и подойти к нему. Ни одно
расстояние, никогда и нигде, мне не было так трудно пройти, как эти
пятьдесят или шестьдесят метров, которые отделяли меня от упавшего
всадника; но я все-таки шел, медленно переставляя ноги по растрескавшейся,
горячей земле. Наконец я приблизился к нему вплотную. Это был человек лет
двадцати двух - двадцати трех; шапка его отлетела в сторону, белокурая его
голова, склоненная набок, лежала на пыльной дороге. Он был довольно
красив. Я наклонился над ним и увидел, что он умирает; пузыри розовой пены
вскакивали и лопались на его губах. Он открыл свои мутные глаза, ничего не
произнес и опять закрыл их. Я стоял над ним и смотрел в его лицо,
продолжая держать немеющими пальцами ненужный мне теперь револьвер. Вдруг
легкий порыв жаркого ветра донес до меня издалека едва слышный топот
нескольких лошадей. Я вспомнил тогда об опасности, которая могла мне еще
угрожать. Белый конь умирающего, настороженно подняв уши, стоял в
нескольких шагах от него. Это был огромный жеребец, очень выхоленный и
чистый, с чуть потемневшей от пота спиной. Он отличался исключительной
резвостью и выносливостью; я продал его за несколько дней до того, как
покинул Россию, немецкому колонисту, который снабдил меня большим
количеством провизии и заплатил мне крупную сумму ничего не стоящих денег.
Револьвер, из которого я стрелял, - это был прекрасный парабеллум, - я
выбросил в море, и от всего этого у меня не осталось ничего, кроме
тягостного воспоминания, которое медленно преследовало меня всюду, куда
заносила меня судьба. По мере того, однако, как проходило время, оно
постепенно тускнело и почти утратило под конец свой первоначальный
характер непоправимого и жгучего сожаления. Но все-таки забыть это я
никогда не мог. Много раз, - независимо от того, происходило ли это летом
или зимой, на берегу моря или в глубине европейского континента, - я, не
думая ни о чем, закрывал глаза, и вдруг из глубины моей памяти опять
возникал этот знойный день на юге России, и все мои тогдашние ощущения с
прежней силой возвращались ко мне. Я видел снова эту розово-серую
громадную тень лесного пожара и медленное ее смещение в треске горящих
сучьев и ветвей, я чувствовал эту незабываемую, томительную усталость и
почти непреодолимое желание спать, беспощадный блеск солнца, звенящую
жару, наконец, немое воспоминание моих пальцев правой руки о тяжести
револьвера, ощущение его шероховатой рукоятки, точно навсегда
отпечатавшееся на моей коже, легкое покачивание черной мушки перед моим
правым глазом - и потом эта белокурая голова на серой и пыльной дороге и
лицо, измененное приближением смерти, той самой смерти, которую именно я,
секунду тому назад, вызвал из неведомого будущего.
В те времена, когда это происходило, мне было шестнадцать лет - и,
таким образом, это убийство было началом моей самостоятельной жизни, и я
даже не уверен в том, что оно не наложило невольного отпечатка на все, что
мне было суждено узнать и увидеть потом. Во всяком случае, обстоятельства,
сопровождавшие его и все, что было с ним связано, - все возникло передо
мной с особенной отчетливостью через много лет в Париже. Это случилось