"Гайто Газданов. Эвелина и ее друзья" - читать интересную книгу автора

всякой литературной схемы чаще всего бывает произвольным, начинается обычно
с условного момента и представляет собой нечто вроде нескольких параллельных
движений, приводящих к той или иной развязке, заранее известной и
обдуманной. От этого правила бывали отступления, как, например, введение
пролога в старинных романах, по это было, в сущности, отступлением чисто
формальным, то есть переносом действия на некоторое время назад, когда
происходили события, не входящие в задачу данного изложения. Вместе с тем
мне теперь казалось, что всякая последовательность эпизодов или фактов в
жизни одного человека или нескольких людей имеет чаще всего какой-то
определенный и центральный момент, который далеко не всегда бывает
расположен в начале действия - ни во времени, ни в пространстве - и который
поэтому не может быть назван отправным пунктом в том смысле, в каком это
выражение обычно употребляется. Определение этого момента тоже заключало в
себе значительную степень условности, но главная его особенность состояла в
том, что от него, если представить себе систему графического изображения,
линии отходили и назад и вперед. То, что ему предшествовало, могло быть
длительным, и то, что за ним следовало, коротким. Но могло быть и наоборот -
предшествующее могло быть коротким, последующее - долгим. И все-таки этот
центральный момент был самым главным, каким-то мгновенным соединением тех
разрушительных сил, вне действия которых трудно себе представить
человеческое существование.
Эти рассуждения - в те времена - имели для меня чисто отвлеченный
интерес. Но когда впоследствии я возвращался к этим мыслям, я неизменно
приходил к одному и тому же заключению, именно, что этим моментом в тот
период времени, через который мы все проходили тогда, была декабрьская ночь
в Париже в начале суровой зимы. В эту ночь Эвелина праздновала открытие
своего кабаре на одной из узких улиц, отходящих от Елисейских полей. В
морозном воздухе горели уличные фонари, двигались и останавливались
автомобили, светились вывески, на тротуарах, - был второй час ночи, - стояли
проститутки, закутанные в меховые шубы, в конце прямой, поднимающейся вверх,
незабываемой перспективы Елисейских полей темнела Триумфальная арка. Мы
ехали с Мервилем в его машине. До этого мы ужинали с ним у меня дома, он
сказал мне, что операция Эвелины прошла благополучно, что Эвелина получила
наконец деньги из Южной Америки и что он лично пострадал гораздо меньше, чем
ожидал. Он был благодушно настроен и был склонен рассматривать метампсихоз,
о котором Эвелина не переставала говорить, как совершенно невинную, в
сущности, вещь, никому не причиняющую особенного вреда. Он подтрунивал надо
мной и над тем, как я, по его словам, защищал Платона от комментаторских
покушений Эвелины.
- Слава Богу, - сказал он, - что бы ни говорила Эвелина, это ничего
изменить не может. А тебе бы хотелось, чтобы в ту минуту, когда она начинает
говорить об Элладе, она бы вдруг исчезла и на том месте, где она только что
была, возник лоб Сократа с этой необыкновенной вертикальной морщиной и ты
услышал бы блистательную речь о том, что так как мы неспособны представить
себе вечность, то боги дали нам ее верное отражение в понятии о времени?
- Я не буду тебе отвечать на цитату из Платона, - сказал я. - Но ты
угадал мое искреннее желание: я бы действительно хотел, чтобы Эвелина
исчезла, независимо от ее рассуждений, ты понимаешь, какое это было бы
счастье? Ты только представь себе: она начинает говорить, ты с ужасом
встречаешь ее неумолимый взгляд - и вдруг она исчезает. И нет больше