"Гайто Газданов. Эвелина и ее друзья" - читать интересную книгу автора

руках небольшую гитару, на которой он себе аккомпанировал, пел вкрадчивым
баритоном по-испански, черное открытое платье Эвелины медленно двигалось
между столиками, и в неверном свете зала тускло сверкали ее жемчуга.
Фальшивомонетчик сидел, подперев голову рукой, с выражением далекой печали в
глазах, и я подумал: о чем он жалеет? О том, что прошли лучшие годы его
жизни и ничто не заменит ему того типографского станка, с которого все
началось и которого давно не существует? О том, что вялое существование так
называемого порядочного человека скучно и тягостно и никогда больше не будет
этого магического шуршания новых кредитных билетов, которые были обязаны
своим возникновением его вдохновению, его творчеству? Спутник мадам
Сильвестр, преодолевая смертельную усталость и дурь, сказал, обращаясь ко
мне:
- Джойс...
Но это имя мгновенно вызвало у него спазму в горле. Он взял неверной
рукой бокал шампанского, отпил глоток и повторил:
- Джойс...
В ту ночь мне не было суждено узнать, что он думает об авторе "Улисса",
потому что после третьей попытки он отказался от надежды высказать свое
мнение; его состояние явно не позволяло ему роскоши сколько-нибудь
обстоятельных комментариев по поводу какого бы то ни было писателя. Он умолк
и смотрел на меня мутным взглядом, и я подумал, что такими рисуют обычно
глаза рыбы, глядящей в иллюминатор потонувшего корабля. На эстраде, сменив
смуглого мужчину в кожаных штанах, цыганско-румынский оркестр играл попурри
из русских романсов, и голос одного из музыкантов, - я не мог разобрать
которого, - время от времени выкрикивал в такт музыке слова, имевшие
отдаленное фонетическое сходство с русскими; плоское лицо боксера, казалось,
еще расширилось, и раздавленные его уши стали пунцовыми. В полусвете кабаре,
сквозь папиросный дым и цыганскую музыку, отражаясь в изогнутых стенках
бокалов, смещались, строго чередуясь точно в возникающих и исчезающих
зеркальных коридорах, белый и черный цвет крахмальных рубашек и смокингов.
Потом опять, словно вынесенные на вершину цыганской музыкальной волны,
появлялись неувядающие жемчуга Эвелины. Я сидел, погруженный в весь этот
дурман, и до меня доходил заглушенный голос Мервиля, который говорил мадам
Сильвестр о движении поезда, похожем на путешествие в неизвестность, и о том
трагическом душевном изнеможении, которого он не мог забыть все эти долгие
недели и месяцы, о том, чего, вероятно, не существует и не существовало
нигде, кроме этого движущегося пространства, - летний воздух, стремительно
пролетавший в вагонном окне, далекая звезда в темном небе, - ваши глаза,
ваше лицо, - сказал он почти шепотом, - то, за что я так бесконечно
благодарен вам...
Спутник мадам Сильвестр все так же прямо сидел на своем стуле в
состоянии почти бессознательного героизма, и было видно, что он давно уже не
понимал смысла событий, которые клубились вокруг него в звуковом бреду,
значение которого от него ускользало, и нельзя было разобрать, где кончалась
скрипичная цыганская мелодия и где начинался чей-то голос, который то
проступал сквозь нее, то снова скрывался за особенно долгой нотой, в
судорожном вздрагивании смычка на пронзительной струне, - Мервиль находил
даже, что исчезновение мадам Сильвестр и этот воображаемый адрес в Ницце
теперь, когда он снова видит ее, что все это было чем-то вроде счастливого
предзнаменования, и он это понял только сейчас, глядя в ее лицо... Был пятый