"Гайто Газданов. Письма Иванова" - читать интересную книгу автора

многочисленными речами, которые произносились на разных языках и содержание
которых было всегда приблизительно одинаковым: "Мы живем в грозное время, и
та ответственность, которую мы несем перед нашими читателями, требует от
нас"... "общественное мнение не может оставаться равнодушным"... "в то
время, как угроза диктатуры нависла над Европой"... "мы не можем допустить,
чтобы"...
Перед этим было выпито много вина, за вином следовал коньяк, и мой
знакомый, с которым я пришел, успел за очень короткое время выпить такое же
количество вина и коньяку, которое его коллеги выпили за весь вечер, пришел
в необыкновенное возбуждение, аплодировал ораторам, и в отуманенном его
воображении возникла целая система каких-то фантастических представлений,
неверных и расплывчатых, как быстро потерявшие свою определенность контуры
его коллег, как качающийся ряд их черных смокингов над белой скатертью
стола, покрытой бледно-красными пятнами расплескавшегося вина. И над этим
волнистым и движущимся видением с необыкновенной и пьяной убедительностью
звучали слова об ответственности и о невозможности допустить, - хотя в
действительности не было ни этой ответственности, ни возможности или
невозможности что бы то ни было допустить или не допустить; но на некоторое
время не только моему знакомому, но и его коллегам стало казаться, что
судьба мира зависит от того, что они напишут или чего они не напишут в своих
статьях. Было ясно, что эта странная аберрация была вызвана несколькими
причинами, которым трудно было бы найти точное объяснение: тем или иным
возрастом вина или коньяка, определявшим неуловимые изменения в его
действии, той или иной степенью временной атрофии аналитических
способностей; но тому, кто оставался трезв, все это казалось явным отказом
от элементарной и очевидной логики. К счастью, трезвых людей там было мало и
все, что они могли бы сказать, показалось бы неубедительным для тех, кто
говорил о долге и ответственности.
Я ушел с этого ужина одновременно с Николаем Францевичем, который, как
всегда, пил со вкусом, но немного. Была зимняя ночь с особенным парижским
холодным туманом, в котором призрачно возникали мутные световые пятна
фонарей.
Он сказал, что любит иногда гулять по пустынному ночному городу. Я
ответил, что разделяю это пристрастие, и мы пошли пешком по направлению к
Сене. В зимнем тумане, который то сгущался местами, то редел, перед нами
возникали и скрывались несравненные перспективы парижских улиц. В этом
неверном освещении, в этом смешении тумана и мутного сияния фонарей Николай
Францевич, в его черном пальто, белом шелковом шарфе, с котелком на голове,
казался мне в ту ночь еще менее убедительным, чем обычно. Он был среднего
роста, довольно плотным человеком и был на первый взгляд таким же, как
тысячи и тысячи его современников. И все-таки я никогда не мог избавиться от
впечатления, что в нем было что-то недовоплощенное и почти призрачное. Я
спросил, как его здоровье, хотя за много лет знакомства с ним я что-то не
помнил, чтобы он когда-либо был болен. Он ответил, что в его возрасте всегда
бывают некоторые недомогания, но пока они не принимают катастрофического
характера... Как всех здоровых людей, его эта тема явно не интересовала.
Затем он сказал, что вообще-то, как человек живет или что он делает, это ему
самому чаще всего неинтересно.
- Изволите ли видеть, - сказал он, - я убежден, что каждому или почти
каждому человеку интересно не то, как он живет, а то, как он хотел бы или