"Гайто Газданов. Нищий" - читать интересную книгу автора

тщеславие, стремление к богатству или власти, любовь к женщине, любовь к
своей стране и желание принести ей пользу, наконец, любовь к ближним и
желание им помочь или облегчить их участь. Из всего этого единственное, что
казалось ему достойным, была любовь к ближним. Но искусственно создать ее
было нельзя. С другой стороны, так же невозможно было продолжать жизнь,
которую он вел, в которой среди множества обязательств самым тягостным было
обязательство лгать всем, кто его окружал, и всем вообще, с кем он
встречался. Лгать - это значило делать вид, что он такой же человек, как
они, и что он готов до конца выполнять свою роль. Ему было нелегко принять
то решение, которого так никогда и не понял никто. Он не знал, как сложится
потом его жизнь. Но он знал, что в том мире, где он жил до того, он больше
оставаться не мог.

И вот теперь, пересекая Париж ночью и направляясь к своему ящику, он
думал обо всем этом. Ему было трудно идти, в ушах звенело, болели ноги. В
ясном, холодном воздухе зимней ночи фонари казались ему мутными световыми
пятнами. Он сел на скамейку и сразу заснул. Ему снилось, что он идет по
снежному полю, сквозь метель, что ему очень холодно и что чей-то насмешливый
голос говорит ему фразу, которую он никак не может понять, но эти звуки и
эти слова все больше и больше приближаются к нему и, в последнюю секунду,
кто-то требует, чтобы он повторил эту фразу. Он сделал усилие над собой и
наконец повторил эти слова, которые он тотчас же забыл опять. Он проснулся и
снова заснул. Потом он проснулся во второй раз, поднялся со скамьи и снова
начал шагать, почти уже вслепую, в том направлении, которое он так хорошо
знал. Он чувствовал, как подгибаются под ним ноги, так, точно их кости стали
мягкими, как уходит из-под них земля, но он все-таки продолжал идти, ценой
необыкновенного и бессознательного усилия воли. Ему казалось, что прошли
целые часы, пока он добрался наконец до своего ящика и свалился на матрац.

Когда он открыл глаза, он увидел, что сквозь щели досок проходил
дневной свет. Он поднялся, с удивлением чувствуя, что его вчерашнее
недомогание прошло. Выпив глоток мутной воды, которая оставалась в ведре, он
вышел наружу. День был серый, было теплее, чем накануне. Все, о чем он
думал, вспомнилось ему с необыкновенной ясностью, и единственное, что
оставалось еще, это сделать какие-то окончательные выводы. Но это было
труднее всего. Вопреки очевидности, вопреки тому огромному расстоянию,
которое отделяло его - такого, каким он был теперь, - от того, каким он был
раньше, было ясно, что вся его жизнь - и тогда и теперь - все-таки, несмотря
ни на что, имела какой-то смысл и отличалась определенной
последовательностью. В том, что он сделал, бросив свой дом и став бродягой,
случайность, о которой он часто думал, не играла никакой роли. "Развалины,
трупы и беременные женщины". Нет, не только они. Кроме них остались бы люди
- такие, как он: те, у кого нет обычных страстей, обычных стремлений,
определяющих человеческую жизнь, те, кто никогда не мечтал стать ни
генералом, ни маршалом, ни епископом, ни депутатом, ни банкиром, ни
бухгалтером, ни донжуаном, ни героем, ни владельцем ненужного состояния, те,
в ком едва мерцает бледный и вялый огонь, который может потухнуть каждую
минуту. Вот, в сущности, то, что следовало сказать о нем и о таких, как он.
Он родился нищим, и никакое состояние - то, которое оставил ему отец, - и
никакие обстоятельства - те, в которых он так долго жил, - не могли этого