"Гайто Газданов. Полет" - читать интересную книгу автора

загублена, или на женщину, над которой разразилась страшнейшая катастрофа.
Потом она ложилась в холодную постель с туго натянутыми синевато-белыми
простынями, выкуривала несколько папирос и, одурманенная, засыпала, с тем
чтобы на следующее утро вновь приниматься за прежнее. Она не знала ни
привязанностей, ни любви, ни сожаления; и Аркадий Александрович, когда
примерно раз в месяц, по утрам и непременно в пижаме, она устраивала ему
сцены за то, что он повесил пальто не туда, куда нужно, или бросил
непотушенный окурок в корзину с бумагой, - испуганно смотрел на ее
растрепанные волосы, бледные губы, тряс головой и предпочитал не
задумываться над тем, как было возможно, что существовала такая чудовищная и
неправдоподобная жизнь.
И точно так же, как Людмила была лишена любви и сожаления, так же
Аркадий Александрович был лишен самолюбия и нравственности. Он прекрасно
понимал и знал, что это такое, и конфликты его героев имели чаще всего
этические основания; но этому пониманию не соответствовали никакие его
личные чувства. Он не был активно дурным человеком и не совершил бы
нечестного поступка по отношению к ближнему; у него только совершенно не
было ни мужества, ни воли к независимости. Теоретически он понимал, что
нехорошо жить на деньги презиравшей его женщины, которая вдобавок
зарабатывала их таким неблаговидным образом, но как можно было поступить
иначе? Он не мог даже представить себе, что он вдруг станет рабочим или
служащим, уедет из прекрасной и теплой квартиры и будет жить в холодной
комнате дешевой гостиницы и вставать в семь часов утра, - это было настолько
ужасно, что нужно было мириться с чем угодно, чтобы избежать этого. И это
нужно было делать ради этих самых моральных положений, которые годились
только для литературы, но для которых в жизни не было места; иначе было бы
слишком тяжело и неудобно жить. И когда люди, угощавшие его прекрасным
обедом и предлагавшие взаймы необходимые сто или двести франков, дурно
отзывались о его друзьях, он не защищал их, потому что защита значила бы,
что больше не будет ни обеда, ни денег. Он даже не думал обо всем этом. Это
выходило само собой, настолько это было очевидно. Раньше, когда он был молод
и начинал свою литературную карьеру, он считал, что все надо изменить - и
жизнь, и искусство, - и не стыдился произносить эти слова; потом
почувствовал, что говорить так - искусство, жизнь - просто неловко в том
обществе, в котором он вращался - почтенных людей, богатых коммерсантов с
душой мецената, но не меценатов, как бывают люди с душой студента, но не
студенты, известных политических деятелей или писателей, - словом, всех. чье
более или менее прочное, закрепившееся положение не терпело ни желания, ни
необходимости, ни чаще всего способности к отвлеченному мышлению или к
сопоставлению различных концепций искусства. Мало-помалу и он становился
похожим на них; но, как все ограниченные люди, не замечал этого, как не
заметил своей ошибки, и стал думать, что молодежь ничего не понимает и
заблуждается. В литературе он сразу усвоил себе один и тот же, раз навсегда
взятый тон - несколько усталого скептицизма и постоянного, беспроигрышного
эффекта - все тленно, все преходяще, все неважно и суетно. И так как это не
требовало никакого усилия мысли, то все писалось легко и просто, и от этого
автоматического разворачивания заранее придуманных положений Аркадий
Александрович испытывал настоящее удовольствие, почти что радость, хотя
судьбы его героев бывали обычно печальны. Однако литературного успеха у него
не было. И этому были десятки готовых и вполне приличных объяснений; но