"Гайто Газданов. Полет" - читать интересную книгу автора

время искательно улыбался, открывая свой беззубый рот. Зато стариксторож
разговаривал охотно, рассказывал о германской войне и плел совершенные
небылицы, в которые сам искренне верил: что его пуля не берет, вот за всю
войну ранен не был, только один раз контужен, - ну, контужен, это ведь не
считается; что на Украине ведьмы коров доят; что служил он в артиллерии и
всего насмотрелся, и при госпиталях две недели работал, видел, как доктора
людей режут, а одному солдату, по его словам, сделали ампутацию черепа, и
ничего, выжил: здоровый был мужик, вроде него. Лизу старик называл
"барышня", Сергея Сергеевича "барин" и только Сереже говорил "ты" и звал его
по имени, потому что помнил его совсем маленьким. Говорил он по-русски, но
часто сбивался на украинский язык, и однажды, когда Сережа, которому было в
те времена девять лет, принес ему большую плитку шоколада, он поблагодарил
его, сказав, что Сережа хорошо сделал, и прибавил, что теперь ему только и
осталось, что есть сладкое. - Бабы уже не треба, танцювати не можно, - со
вздохом пояснил он. Но это было особенным кокетством, потому что старик был
на редкость силен и здоров, и белые, крепкие зубы его блестели под седыми
усами, когда он улыбался. К Средиземному морю он относился пренебрежительно;
и говорил с сожалением, что страна вообще ничего, но с Полтавской губернией,
по его словам, она не выдерживала никакого сравнения, и климат был здесь
нездоровый, - это он говорил на том основании, что своего тулупа,
вывезенного из России, он ни разу не надевал, так что тот просто увял, как
он выразился. Он рассказывал Сереже про Полтаву, про Ворсклу, которая
блестит на солнце летом, а зимой замерзает так, что можно на санях ездить,
про густую, живую зелень лиственных деревьев; но потом он увлекался и
говорил о вещах вовсе невероятных, - как медведи чуть ли не ежедневно
заходили на хутора, как он, старик, убил волка камнем, какая у него была
замечательная лошадь, которая ела все и которой он однажды скормил несколько
фунтов сала. Народ там, по его словам, был такой же, что и здесь, только на
другом языке говорили и были гораздо умнее, и бабы, по его мнению, были в
среднем несколько толще, чем здешние.
Сережа знал всех жителей крохотного городка, вблизи которого находилась
вилла Сергея Сергеевича, всех лавочников, рестораторов, всех итальянских
садовников, всех случайных людей, попавших сюда неизвестно почему и
оставшихся здесь жить, - вроде старого сердитого англичанина, не выносившего
ничьего общества и с самим собой игравшего в теннис, или рыжего художника с
веснушками, по фамилии Егоркин. Егоркин много лет подряд рисовал все одни и
те же картины, изображающие неправдоподобно раскрашенных баб, ехавших на
лихой тройке по взрыхленному снегу; та, которая правила, держала поднятый
кнут в застывшей руке, и самое удивительное было то, что все они были очень
легко одеты, с открытой шеей и почти обнаженными плечами, так что Сергей
Сергеевич, увидав такую картину в первый раз, спросил художника, не в
оттепель ли сделана зарисовка. Сергей Сергеевич всегда покупал произведения
этого художника и неизменно дарил их Слетову, который в свою очередь отдавал
их своим интернациональным подругам; и следовало предположить, что теперь
эти картины висели на стенах разных квартир в самых разных странах - в штате
Вирджиния, в Канаде и Калифорнии, в Сиднее и Калькутте, в Персии, Турции и
Афганистане и, уж конечно, во всех столицах Европы. Одно время художник,
который, как и большинство художников, был простым человеком и кончил в свое
время в России училище, которое он перевел на французский язык чрезвычайно
произвольно "ecole superieure",[31] хотя это было обыкновенное трехклассное