"Фридрих Гегель. Народная религия и христианство" - читать интересную книгу автора

зачерствело и дает рассудку время резонерствовать о поступке, оно негодно на
многое, в нем не живет любовь. Нигде голос непорочного чувства, чистого
сердца и своенравие рассудка не противопоставлены друг другу более
совершенно, чем в евангельской истории о том, как Иисус с радостью и любовью
принял от некой до того времени пользовавшейся дурной славой женщины
натирание для своего тела как открытое, не стесненное вокруг стоявшими
людьми излияние прекрасной, проникнутой раскаянием, доверием и любовью
души; однако некоторые из его апостолов имели слишком холодное сердце, чтобы
отозваться на чувство этой женщины, на ее прекрасную, выражавшую доверие
жертву, и смогли сделать холодное, облаченное в красивые слова пояснение под
видом заботы о благотворительности. Какое черствое и поспешное замечание,
когда добрый Геллерт где-то говорит: малое дитя знает сегодня о боге больше,
чем самый мудрый язычник, - как и Тертуллиан говорит ("Апология", гл. 46):
deum qiiilibet opifex и г. д. Это точно так же, как если бы у компендиума
морали, который стоит здесь в моем шкафу и только от меня зависит, не
завернуть ли в него вонючий сыр, была большая ценность, чем у души Фридриха
2, возможно, иногда и неправой; ибо различие между opifex Тертуллиана,
"ребенком" Геллерта, в которого вместе с катехизисом вбили теологическую
закваску, и бумагой, на которой напечатали нравоучения, в этом отношении не
очень велико, - собственно говоря, приобретенное посредством опыта сознание
в обоих случаях почти в равной степени отсутствует.

Просвещение. Желание действовать посредством рассудка

Рассудок служит только объективной религии. (Его дело) очистить
принципы, представить их в их чистоте - он взрастил превосходные плоды -
Лессингова "Натана" и заслуживает похвал, которыми его всегда награждают.
Но рассудок никогда не превратит принципы в принципы практические.
Рассудок есть некий придворный, который угождает настроениям своего
господина: он умеет разыскать основания для оправдания всякой страсти, для
всякой затеи, он является преимущественно слугой себялюбия, всегда очень
проницательного в стремлении придать красивую окраску совершенным или
будущим ошибкам и часто восхваляющего самого себя за то, что оно нашло для
себя такую хорошую отговорку.
Просвещение рассудка делает человека умнее, но не делает его лучше.
Хотя добродетель и выводят из мудрости, хотя и подсчитывают, что без
добродетели человек не сможет стать счастливым, все же такой расчет слишком
изворотлив и слишком холоден, чтобы быть действенным в момент совершения
поступка, чтобы вообще иметь влияние на жизнь.
Тот, кто прибегает к помощи наилучшей морали, знакомится с точнейшими
определениями как всеобщих принципов, так и отдельных обязанностей и
добродетелей; но если бы во время совершения действительного поступка думать
обо всей этой груде правил и исключений, то получился бы такой запутанный
образ действия, который всегда был бы опасливым, вечно в споре с самим
собою. Кто когда-либо писавший о морали станет надеяться, что когда-нибудь
будет человек, который или выучит наизусть его книгу, или будет справляться
в его "Морали" относительно всего, что он делает, относительно всякого
желания, которое придет ему в голову, является ли оно нравственным,
дозволенным? И все же это, собственно, есть требование, которое предъявляет
человеку мораль. Никакая печатная мораль, никакое просвещение рассудка -