"Элизабет Гейдж. Ящик Пандоры, Книги 1 - 2" - читать интересную книгу автора

Сибил, чьи светлые локоны пока вроде не собирались темнеть, казалось, пошла
по стопам Крейтонов, династии фабрикантов, от которых происходила мать
Элеонор.
Как в большинстве семей с тремя детьми, двое были очень похожи. Оба
мальчика были темноволосые и сильные, а Сибил была маленькой, светлой, со
своим собственным темпераментом. Но все три отпрыска, казалось, обошли
стороной особые качества Элеонор. Ни у одного не было ее овального лица, ее
изящных бровей, ее бледной кожи. Они все взяли черты лишь от франтоватых
Ланкастеров, либо, как в случае с Сиб, голубоглазых Крейтонов.
Элеонор была счастлива тем, что было. И она вовсе не испытывала желания
остаться бессмертной в их лицах. Но несмотря на это, она не могла не
чувствовать какую-то свою генетическую непричастность к собственным детям.
Сама красота ее троих детей внушала ей чувство одиночества.
У Элеонор Ланкастер был беспокойный, нервный вид, который был только
наполовину скрыт маской утонченности женщины из высшего общества. Это стало
ее неотъемлемой частью уже давно, и никто не задумывался, что всего этого не
было, когда она была ученицей или выпускницей школы Сары Лоуренс много лет
назад. Но это было ясно видно на ее свадебных фотографиях, которые стояли
сегодня в маленьком салоне в Ньюпорте. И это светилось в ее глазах на всех
семейных фотографиях, которые снимал Рейд. Ланкастер. Просто как-то раз Рейд
испугал свою жену, сейчас она даже не могла сказать точно, чем. Но факт
оставался фактом, и если кто-то находился в течение пяти минут в присутствии
Элеонор и Рейда, он начинал чувствовать, что она была просто запугана своим
мужем. Возможно, иногда думала она, это было то, как он относился к своим
предкам. Казалось, что он сам был восставший предок, знаменитый
Ланкастерский повеса из XVIII или XIX века, который сошел со своего портрета
в семейной галерее и оказался у ее ног. Его фотогеничная и мужественная
улыбка одинаково сияла на всех фотографиях, на которых он был снят с семьей
или с тысячью других знаменитостей от Рузвельта и Генри Форда до принца
Уэлльского. Это была улыбка тех же самых Ланкастеров, что и на портретах
предков, только еще более яркая и выразительная.
От Ланкастеров ему передалась привычка мерять большими шагами комнату и
пожимать руки гостям, проворность его жестов, когда он демонстрировал гостям
картину или вид из окна, или его манера держать собеседника под локоть,
показывая ему Нью-Порт или дом в Манхэттене. Даже его спокойное внимание,
когда он помогал Элеонор сесть или нежно дотрагивался до ее руки - все это
было от Ланкастеров, пугающе мужественно и как бы равнодушно. Улыбка
Ланкастера по-настоящему смягчалась только когда он смотрел на Стюарта. Его
первый сын и наследник, уже так похожий на него, вызывал у Рейда непривычное
чувство нежности, особенно когда он думал, что никто этого не замечает.
Он наблюдал, как молодой человек плавал, ездил верхом, его глаза были
полны грусти, может быть, от того, что близился его собственный закат, но в
то же время и огромной гордости, что этот высокий, подтянутый юноша, когда
придет время, возьмет на себя бремя его ответственности. У него были
фотографии, на которых они были сняты вдвоем на пляже Ньюпорта, от которых
сжималось сердце. Они выглядели как воплощение одного и того же человека
сначала в молодости, потом - в средние годы. Бессмертие проглядывалось на
фотографиях, как будто кровь великой семьи создавала новую жизнь. Рейду
казалось, что он никогда не умрет, потому что есть Стюарт, который продолжит
его дело.