"Генрих Гейне. Флорентийские ночи" - читать интересную книгу автора

временами услужливо хватались за струны скрипки, на которой играл Паганини.
Они же иногда водили смычком в его руке,, и одобрительное блеющее хихиканье
аккомпанировало звукам, что кровоточащей скорбью лились теперь из скрипки.
Это были звуки, подобные песнопенью падших ангелов, грешивших с дочерьми
земли и, будучи изгнаны из царства праведников, нисходивших в преисподнюю с
пылающими стыдом лицами. То были звуки, в чьих бездонных глубинах не
теплится ни утешение, ни надежда. Когда святые угодники на небесах слышат
эти звуки, на их бледнеющих устах замирает хвала господу и они, рыдая,
покрывают свои богоугодные главы. Временами, когда сквозь потоки скорбных
мелодий пробивалось назойливое козлиное хихиканье, на заднем плане возникало
передо мной множество карликовых женских фигур, которые злобно скалились и,
дразнясь, складывали пальцы крестом. Из скрипки тогда исторгались возгласы
страха, ужасающие стоны и рыдания, каких еще никогда и никто не слышал на
земле и, быть может, никогда на земле не услышит, разве что в долине
Иосафа-та, когда прозвучат гигантские трубы Страшного суда и голью мертвецы
выползут из могил в ожидании своей участи... Но страдалец-скрипач одним
ударом, до безумия неистовым ударом смычка, пресек все,- цепи на ногах у
него с грохотом распались, а его зловредный помощник испарился вместе с
глумливой нечистой силой.
В этот миг мой сосед, меховщик, изрек:
"Жалко, жалко, что у него порвалась струна. Вот вам результат
бесконечных пиччикато!"
Действительно ли лопнула струна? Не знаю. Я заметил только, что звуки
стали иными, а Паганини и все его окружающее снова совершенно переменилось.
Его самого я едва узнавал в коричневой монашеской рясе, которая скорее
укрывала, чем облачала его. С искаженным лицом, наполовину спрятанным под
капюшоном, подпоясанный веревкой, босой, так стоял Паганини, одинокий
строптивец, над морем, на выступе скалы, и играл на скрипке. Как я -понимал,
было время сумерек, лучи заката заливали морские просторы, которые алели все
ярче и все торжественнее шумели в таинственном созвучии с тонами скрипки.
А чем ярче алело море, тем сильнее бледнело и блекло небо, и когда
наконец бурливые волны стали багряно-красны, как кровь, небо в вышине
призрачно посветлело, мертвенно побелело и грозными великанами проступили на
нем звезды... Но звезды эти были черны... и блестели, точно каменный уголь.
А звуки скрипки становились все яростней, все дерзновеннее, в глазах
страшного скрипача сверкала такая издевательская жажда разрушения, а его
тонкие губы шевелились так ужасающе быстро, что казалось, он бормочет
стародавние колдовские заклинания, какими накликают бурю и выпускают на волю
злых духов, кои лежат, плененные, в пучинах моря. Порой, когда он вытягивал
из широкого рукава рясы длинную костлявую руку и смычком рассекал воздух,
его и правда можно было принять за чародея, который повелевает стихиями, а
из морской глуби доносился тогда дикий вой и обезумевшие кровавые валы с
такой силой взмывали ввысь, что едва не обрызгивали пю узнать, как его
лекарство подействовало па
больную.
- Не нравится мне этот сои,- произнес доктор, указывая на софу.
Погрузившись в химеры собственного повествования, Максимилиан не
заметил, что Мария давно уже уснула, и досадливо прикусил губу.
- Этот сон уже совсем уподобляет ее лицо образу смерти,-продолжал
доктор.- Не правда ли, оно похоже на белые маски, на гипсовые слепки, в