"Генрих Гейне. Флорентийские ночи" - читать интересную книгу автора

только доводилось видеть: морщинистое старческое личико составляло курьезный
контраст с ребячески миниатюрным тельцем, и весь он курьезнейшим образом
контрастировал с теми фокусами, которые проделывал. Став в г орделивейшую
позицию, он невероятно длинной рапирой крест-накрест рассекал воздух и при
этом неумолчно божился, что ни один смертный не способен отразить такую вот
кварту или этакую терцию, а уж выпад его не в силах отбить никто на свете, и
он вызывает любого зрителя померяться с ним силами в благородном
фехтовальном искусстве. Прождав некоторое время, чтобы кто-нибудь отважился
вступить с ним в открытое единоборство, карлик раскланивался со старомодным
изяществом, благодарил за рукоплескания и брал на себя смелость оповестить
достопочтеннейшую публику об удиви гельнейшем зрелище, когда-либо виденном
дотоле на английской земле.
"Взгляните на эту особу,- вскричал он, сперва натянув грязные лайковые
перчатки и с подчеркнутой учтивостью выведя на середину круга юную девицу -
участницу труппы. - Эта особа зовется мадемуазель Лоране, она единственная
дочь почтенной и благочестивой дамы, которую вы можете лицезреть вон там с
большим барабаном и которая ныне носит траур по своему усопшему
возлюбленному супругу, прославленному на всю Европу чревовещателю.
Мадемуазель Лоране будет сейчас танцевать! Полюбуйтесь танцем мадемуазель
Лоране!" - После этих слов он опять закричал петухом.
Девушка явно не обращала ни малейшего внимания ни на его речи, ни на
взгляды зрителей; погруженная в свои мысли, хмуро дожидалась она, чтобы
карлик разостлал у ее ног большой ковер и снова принялся играть на
треугольнике под аккомпанемент барабана. Это была удивительная музыка,
помесь тяжеловесной сварливости и щекочущего сладострастия, и я различил
трогательно-глупенькую, жалостно-вызывающую, странную и все же на диво
простую мелодию, но я забыл об этой музыке, когда девушка начала танцевать.
И танец, и танцовщица помимо моей воли всецело завладели моим
вниманием. То не была классическая манера танца, какую мы видим в нашем
большом балете, где, как и в классической трагедии, действуют лишь
напыщенные манекены и ходульные приемы; туг танцевались не александрийские
стихи, не декламаторские пируэты, не антагонистичные антраша, не благородная
страсть, что вихрем вращается на одной ноге, так что видишь только небо и
трико, только мечту и ложь. Право же, ничто так не претит мне, как балет в
парижской Большой опере, где традиция классической манеры танца сохранилась
в нетронутом виде, меж тем как в других родах искусства - в поэзии, в
музыке, в живописи - французы ниспровергли классический канон. Но им
нелегко будет совершить такую же революцию в танцевальном искусстве; разве
что они и здесь, как в своей политической революции, прибегнут к террору и
гильотинируют ноги закоснелым танцорам и танцоркам старого режима.
Мадемуазель Лоране не была великой танцовщицей, носки ее не были достаточно
гибки, а ноги не приспособлены ко всевозможным вывертам, она ничего не
разумела в танцевальном искусстве, какому учит Вес-трис, она танцевала, как
велит танцевать человеческая природа: все существо ее было в согласии с ее
танцевальными па, танцевали не только ноги, танцевало ее тело, ее лицо...
минутами она бледнела смертной бледностью, глаза призрачно расширялись, губы
вздрагивали вожделением и болью, а черные волосы, обрамлявши*; виски
правильными опалами, взлетали, точно два вороновых крыла. Конечно, это был
не классический танец, но и не романтический в том смысле, как его понимает
молодой француз из школы Эжена Рандюэля. Не .было в этом танце ничего