"Генрих Гейне. Флорентийские ночи" - читать интересную книгу автора

цель, то ослепят жертву своим огнем, и пускай радуется, что дистанция
оказалась надежной. А какое у парижанок расстоя-
ние между носом и ртом, длинное или короткое? Иногда бывает длинным,
когда парижанка задирает носик, иногда коротким, когда она шаловливо
надувает верхнюю губку. Велик у нее рот или мал? Кто может понять, где
кончается рот и начинается улыбка? Для правильного
вывода надо, чтобы обсуждающий и предмет суждения находились в
состоянии покоя. Но кто может быть спокоен подле парижанки, и какая
парижанка бывает когда-нибудь спокойна? Есть люди, которые думают, что могут
точно разглядеть бабочку, приколов ее булавкой к бумаге. Это в одинаковой
мере глупо и жестоко. При. шииленная неподвижная бабочка перестала быть
бабочкой. Бабочку надо рассматривать, когда она порхает по цветам... и
парижанку надо видеть не в домашней обстановке, где грудь у нее, как у
бабочки, проколота булав-
кой, ее надо видеть в гостиной на вечерах и балах, когда она порхает на
расшитых газовых и шелковых крылышках под сверкающим хрусталем люстр. Тут-то
вспыхивает в них, в парижанках, нетерпеливая жажда жизни, они алчут
сладостного опьянения, упоительного дурмана, и сами становятся
головокружительно прекрасны, сияют очарованием, которое и восхищает, и
потрясает наши души. Эта жажда насладиться жизнью, как будто скоро, сейчас,
смерть оторвет их от бьющего через край источника наслаждения или же сам
источник сейчас иссякнет, это нетерпение, неистовство, безумие особенно ярко
проявляется у француженок на балах и неизменно приводит мне на память
поверье о мертвых танцовщицах, которых у нас называют виллисами. Это молодые
невесты, умершие не дожив до дня свадьбы, но сохранившие в сердце такое
неистраченное и страстное влечение к танцам, что по ночам они встают из
могил, стаями собираются на дорогах и в полночный час предаются буйным
пляскам. Наряженные в подвенечные платья, с венками цветов на головах и
сверкающими перстнями на бледных руках, смеясь страшным смехом, неотразимо
прекрасные виллисы танцуют под лучами луны, танцуют все бешенее, все
исступленнее, чувствуя, что дарованный им для танца час на исходе и пора
возвращаться в ледяной холод могилы.
Это сравнение особенно глубоко тронуло меня на вечере в одном из домов
по Chaussee d'Antin. Вечер получился отменный, ничего не было упущено из
общепринятых элементов светских увеселений: вдоволь света, чтобы показать
себя, вдоволь зеркал, чтобы наглядеться на себя, вдоволь людей, чтобы
разогреться в давке, вдоволь сахарной воды и мороженого, чтобы охладиться.
Начали с музыки. Франц Лист склонился на уговоры, сел за фортепиано, откинул
волосы над гениальным лбом и дал одно из своих блистательных сражений.
Клавиши, казалось, истекали кровью. Если не ошибаюсь, он сыграл пассаж из
"Палингенезий" Балланша, чьи мысли он перевел на язык музыки, что весьма
полезно для тех, кто не может прочесть творения этого прославленного
писателя в оригинале. Затем он сыграл "Шествие па казнь" ("La marche au
supplice") Берлиоза, великолепный опус, который, если не ошибаюсь, был
сочинен молодым музыкантом в утро своей свадьбы. Во всем зале побледневшие
лица, вздымающиеся груди, легкие вздохи во время пауз и, наконец, бурные
овации. Женщины не помнят себя после того, как Лист что-нибудь сыграет им. С
бешеным восторгом закружились затем салонные виллисы в танце, и мне не без
труда удалось выбраться из этой толчеи в соседнюю гостиную. Здесь шла игра и
в глубоких креслах расположились несколько дам, которые наблюдали за