"Генрих Гейне. Флорентийские ночи" - читать интересную книгу автора

по-настоящему обрадовался этому открытию, словно встретил нежданно
задушевного друга; поблекшие краски мало-помалу освежились, и миленькая
крошка предстала предо мной, как живая, улыбаясь, надувая губки, сверкая
остротой ума, став красивее прежнего. С того часа ее чудесный образ ни на
миг не покидал меня, он заполонил всю мою душу; где бы я ни находился, Вери
была возле меня, говорила, смеялась, но беспечно, без особого пыла. Я же
день ото дня все больше пленялся этим образом, становившимся день ото дня
вес живее для меня. Нетрудное дело вызывать духов, труднее отсылать их
назад, в мрачное небытие; они смотрят на нас с такой мольбой, собственное
наше сердце так властно заступается за них... Я не в силах был вырваться, я
влюбился в крошку Вери, хоть она и умерла за семь лег до того. Так-прожил я
полгода в Потсдаме, всецело предавшись этой любви. Тщательнее прежнего
избегал я соприкосновения с внешним миром, и если кому-то случалось, идя по
улице, задеть меня, мне становилось очень не по себе, и испытывал
мучительный страх, какой, должно быть, ощущают духи мертвых, скитаясь по
ночам; говорят, при встрече с живым человеком они пугаются больше, чем
пугается живой при встрече с призраком. Случайно через Потсдам в ту пору
проезжал путешественник, которого я не мог избежать, а именно мой родной
брат. Глядя на него и слушая его рассказы о последних событиях, я очнулся,
как от глубокого сна, и, содрогаясь, разом осознал, в каком жутком
одиночестве прожил весь этот долгий срок. Я был в таком состоянии, что даже
не заметил, как сменилось время года, и с удивлением смотрел на деревья,
которые давно потеряли листву и теперь стояли одетые осенней изморозью.
Вскоре я покинул и Потсдам и крошку Бери; в другом городе, где меня
ждали важные дела, крайне сложные обстоятельства и отношения не за-медлили,
измучив меня, вернуть к жестокой действительности.
- Господи боже! - продолжал Максимилиан, и верхняя губа его дрогнула
страдальческой улыбкой. - Господи боже! А как же мучили меня живые женщины,
с которыми я неизбежно тогда сталкивался и сближался, как-вкрадчиво мучили
своими мелочными обидами и ревнивыми выпадами, своей игрой на моих нервах.
На скольких балах приходилось мне терять с ними время, сколько распутывать
бесконечных сплетен! Что за неуемное тщеславие, что за страсть ко лжи,
предательство в поцелуе, какие ядовитые цветы! Милые дамы умудрились
отравить мне всякую радость любви, и я на какой-то срок стал
женоненавистником, проклинающим все их племя. Я почти уподобился тому
французскому офицеру, который в русскую кампанию едва выбрался из льдов
Березины, но с тех пор так возненавидел все замороженное, что с отвращением
отказывался даже от самых сладких аппетитных мороженых, изделия Тортони.
Из-за моего тогдашнего перехода через Березину любви мне опротивели самые
очаровательные дамы, ангелоподобные женщины, барышни, сходные с ванильным
шербетом.
- Прошу вас, не хулите женщин,- воскликнула Мария. - Не повторяйте
избитых мужских речей. В конце концов вам для счастья все же нужны женщины.
- Увы,- вздохнул Максимилиан,- это, конечно, верно. У женщин один
лишь способ сделать нас счастливыми, зато тридцать тысяч способов сделать
нас несчастными.
- Милый друг, - возразила Мария, пряча легкую усмешку, - я говорю о
согласии двух созвучных душ. Неужто вы ни разу не испытали этого счастья?
Нет, я вижу непривычную краску на ваших щеках... Ну, скажите, Макс?
- Это верно, Мария, я, будто мальчик, стесняюсь признаться вам в