"Генрих Гейне. Луккские воды" - читать интересную книгу автора

лее нежного смеха. С некоторой, довольно плоской ирониею, по временам
овладевавшей маркизом, он представил меня синьоре и обоим господам, заметив,
что я тот самый Иоганн Генрих Гейне, доктор прав, который так знаменит
теперь в немецкой юридической литературе. К несчастью, один из гостей
оказался профессором из Болоньи, и притом юристом, хотя его плавно
округленное, полное брюшко свидетельствовало скорее о причастности к
сферической тригонометрии. Несколько смутившись, я заметил, что пишу не под
своим именем, а под именем Ярке. Я сказал это из скромности, - мне пришло в
голову одно из самых жалких насекомообразных в нашей юридической литературе.
Болонец высказал, правда, сожаление, что не слышал еще этого знаменитого
имени - как, вероятно, не слышал и ты, любезный читатель, - но выразил
уверенность, что блеск его распространится скоро по всей земле. При этом он
откинулся в кресле, взял несколько аккордов на гитаре и запел из "Аксура":
О Брама могучий! Прими ты без гнева Невинность напева, Напева,
напева...
Как задорно-нежное соловьиное эхо, порхали и в соседней комнате звуки
такой же мелодии. Синьора Летиция напевала меж тем тончайшим дискантом:
Для тебя пылают щеки,
Кровь играет в этих жилах, Сердце бьется в муках страсти Для тебя лишь
одного!
И добавила самым жирным и прозаическим голосом:
- Бартоло, дай плевательницу.
Тут со своей низкой скамеечки поднялся Бартоло на тощих деревянных
ногах и почтительно поднес не совсем чистую плевательницу из синего фарфора.
Этот второй поклонник, как шепнул мне по-немецки Гумпелино, был
знаменитый поэт, песни которого, хотя и созданные двадцать лет тому назад,
до сих пор звучат еще по всей Италии и опьяняют и молодых, и стариков тем
любовным пламенем, что горит в них; сам же он теперь бедный состарившийся
человек, с бледными глазами на увядшем лице, с седыми волосками на
трясущейся
247


голове и с холодом бедности в горестном сердце. Такой бедный старый
поэт в своей лысой одеревенелости напоминает виноградную лозу, которую нам
случается видеть зимою в холодных горах; тощая, лишенная листвы, она дрожит
на ветру и покрыта снегом, меж тем как сладкий сок, некогда источенный ею,
согревает множество упивающихся им сердец в самых далеких странах и,
опьяняя, вызывает у них хвалу. Как знать - может быть, типографский станок,
этот виноградный пресс мысли, выжмет и меня когда-нибудь, и только в
издательском погребке "Гофмана и Кампе" можно будет разыскать старый,
выцеженный из меня напиток, а сам я, может быть, буду сидеть, такой же худой
и жалкий, как бедный Бартоло, на скамеечке; у постели старой возлюбленной и,
по ее требованию, буду подавать ей плевательницу/ Синьора Летиция извинилась
передо мною, что лежит в постели и притом на животе, ибо нарыв ниже
поясницы, вскочивший от неумеренного потребления винных ягод, мешает ей
лежать на спине, как приличествует каждой порядочной женщине. В самом деле,
она лежала наподобие сфинкса: голову с высокой прической она подпирала
обеими руками, между которыми, подобно Красному морю, колыхалась ее грудь.