"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

несколько раз говорили о том, как будет выглядеть наша квартира. Поэт Шубе
сразу отправил продавца вместе с ковром куда подальше. Полусгорбленный,
полузамученный на вид мужчина вызывал у меня боль. Шубе громко ораторствовал
о необходимости появления новой "аристократии духа".* Две женщины помоложе
слушали его и согласно кивали. На клочке бумаги я записал: "аристократия
духа"; завтра утром посмотрю в редакции в энциклопедическом словаре, есть ли
такое. Я все еще поглядывал на дверь, когда ее открывали, Линды не было. С
внутренним беспокойством прислушивался я к обоим мужчинам, сошедшимся на
том, что немецкой послевоенной литературе необходимо избавиться от
американского влияния.
______________
* Выражение "аристократия духа" возникло в Германии на рубеже
XVIII-XIX вв. и неотделимо от идеалов немецкого романтизма.

Битый час я простоял у стойки и пил. Потом почувствовал, как дерет в
горле. Я вышел в туалет посмотреть на себя в зеркале. Мне хотелось понять,
видно ли по моему лицу, что я тоскую и ревную. Боль перебралась повыше и
поближе к выходу - она прилипла к нёбу. Мое лицо не выдавало меня, но то,
что у меня сильно свело скулы, свидетельствовало о том, что я ревную. Когда
я возвратился в зал, то почувствовал, что за мной наблюдают. Я стал в этом
заведении тем, кто ждет женщину. Ревность превратилась в странную, ползающую
по всему телу боль. Я все больше и больше занимался расползанием боли внутри
меня и своими наблюдениями за этим процессом. Но потом я заметил, что за
моим наблюдением над собой наблюдают и другие.
Через какое-то время я расплатился и отправился домой.
Возникает совершенно сумасшедшее смятение чувств, когда у обоих
неожиданно раскрываются глаза и им становится ясно, что никакая они не пара.
С этим смятением чувств провел я с Гудрун вторую половину субботы на
городском пляже. Гудрун сидела рядом со мной на шерстяном пледе и мазала
себя кремом. На ней было голубое бикини с рюшечками впереди. Юные девушки
пользовались этим летом косметикой светло-розовых тонов и почти бесцветной
губной помадой. Мне мешало, что вокруг меня одновременно говорило, смеялось
и кричало так много людей. Я был единственный среди них, кто пришел сюда с
книжкой. Целые семьи вытирались одним полотенцем и раскладывали его для
просушки на солнце. Гудрун рассказывала, как она в семнадцать лет впервые
побывала в Италии и как один итальянец пытался поцеловать ее. "Я
защищалась, - сказала Гудрун, - тогда он дал мне свою фотографию и адрес и
просил писать ему. А по дороге домой, в автобусе, - сказала Гудрун, - я
принялась, как безумная, целовать его фотографию, ну не странно ли, да?!" Я
осуждал про себя окружавших меня людей за то, что они читали не книги, а
только одни иллюстрированные журналы. Я видел перед собой семейки,
бессмысленно растрачивавшие время и энергию. Первым иллюстрированный журнал
листал отец семейства, потом мамаша, за ними - их дочь, а уж последним - их
малолетний сын. Через какое-то время все повторялось сначала. Было очень
трудно спокойно лежать на пледе и не критиковать людей. Гудрун никогда не
возражала против моих увлечений литературой, но то, что я читал и на пляже
тоже, сильно рассердило ее. Она ушла купаться, а я остался читать. Впервые
мне бросилось в глаза, что я готов использовать литературу как рычаг для
расставания. Время от времени я разглядывал тополиный пух, разносимый ветром
по лужайкам, или ос, летавших от одной картонной коробки с едой к другой.