"Вильгельм Генацино. Зонтик на этот день" - читать интересную книгу автора

случае на некоторое время.
Сюзанна готова без конца пережевывать со мной мельчайшие подробности.
Она называет эти подробности нашим общим детством. Она, например, находит
весьма примечательным тот факт, что я почему-то всегда сидел сзади. Если бы
я сидел спереди, я не мог бы касаться ее груди. Только сидение сзади
предоставляло мне такую возможность. Ведь неспроста же я упорно занимал
именно это место. Тысячу раз я пытался объяснить ей, что при всем желании не
мог бы догадаться, что там, под толстой курткой, под свитером, кофточкой и
рубашкой, находится ее грудь, но она упорно не верила мне. Поэтому я не
люблю говорить с ней о детстве. Я оттого и люблю блуждать по городу, что,
когда я иду, мне легче не вспоминать ни о чем. Мне совершенно не хочется
никому объяснять, почему я не люблю вспоминать свое детство, и уж совсем не
хочется никому говорить, хватит, мол, мне тут рассказывать о моем детстве.
Мне не хочется, чтобы мое личное детство все больше превращалось в рассказ о
моем детстве, мне хочется сохранить его для себя - доступное только моему
взору, капризное, непутевое и нахальное. Сюзанна же, наоборот, свято верит в
то, что из всех этих разговоров о детстве, единственном и, что ни говори,
неповторимом, вырастет другое, второе, новое детство, что с моей точки
зрения представляется недопустимым безобразием. Тогда мы даже повздорили по
этому поводу - начали еще в ресторане, продолжили на улице, - и я всерьез
задумался над тем, а не повесить ли мне себе на спину табличку с таким
текстом: ПРОШУ НЕ ЗАВОДИТЬ СО МНОЙ РАЗГОВОРОВ О МОЕМ ИЛИ ВАШЕМ ДЕТСТВЕ. Или
можно еще более жестко: ЗАПРЕЩАЕТСЯ ГОВОРИТЬ О ДЕТСТВЕ. Конечно, ходить с
такой табличкой значит подвергать себя всяким опасностям и недоразумениям.
Сюзанна такой текст никогда не поймет и будет вопить, что у меня, мол, крыша
поехала. Это она мне уже говорила много раз, она всегда такое говорит, когда
чего-нибудь не понимает или не хочет принимать. Я смотрю на синее небо и
обнаруживаю еще один планер. Один планер в небе - это чудо, два планера -
это уже удовлетворение общественных потребностей. Вот опять критикую
общество, т. всегда говорю себе: держи себя в руках, но в какой-то момент
теряю самообладание - и на тебе. Сюзанна, судя по всему, удалилась. Иначе
она бы уже давно уселась рядом со мной на фонтан и завела бы свою
бесконечную пластинку о своем или моем детстве или же о пьесе Сартра
"Закрытое общество", в которой она когда-то играла роль Эстеллы (лет эдак
двадцать семь тому назад, замечу в скобках).
Приятная усталость проникает в меня - или проходит через меня? - уж не
знаю, как будет точнее. Если бы я мог, я бы растянулся прямо тут, на земле,
и вздремнул бы полчасика, здесь, где так замечательно сверкает вода. Но все
дело в том, что спать я могу только в закрытом помещении. Я поднимаюсь и
пересекаю площадь наискосок. Полдень, и магазины кажутся сейчас даже почти
приятными, народу никого, тишина и полная анонимность. Насколько я помню,
носки продают на третьем этаже. Я иду по первому этажу в поисках эскалатора.
Слева тянутся полки с мылом, лосьонами, пенкой для бритья, с мужской
парфюмерией, ватными палочками, кремами и средствами по уходу за детьми. Я
делаю небольшой крюк и попадаю в отдел, где продаются моющие средства, спреи
от вредных насекомых и всякие тряпки для мытья. Десять секунд спустя я, сам
не понимая зачем, быстро засовываю в карман упаковку бритв. Наверное, от
досады на то, что я живу без внутреннего разрешения. Именно здесь, в этом
универмаге, мне хочется услышать вопрос о том, а нравится ли мне жить на
этом свете. Мне нужна одна-единственная пара носков, но я оставил без