"Жан Жене. Дневник вора" - читать интересную книгу автора

Бог, о котором я ничего не знаю, нервируют, изматывают меня и еще больше
способствуют моему религиозному настрою. Они придают воровству значимость
религиозного обряда.
Этот обряд и в самом деле совершается под покровом тьмы, скорее всего
ночью, когда люди спят в уединенном месте. Осторожные, на цыпочках, шаги,
молчание, неприметность, в которой мы нуждаемся даже днем, руки,
производящие в темноте, на ощупь, сложные движения ради предосторожности -
поворот обычной дверной ручки требует множества усилий, каждое из которых
переливается, как грань драгоценного камня (когда я отыскиваю золото, мне
кажется, что я его закопал, перерыв континенты и острова в океане; меня
окружают негры, грозят моему беззащитному телу своими отравленными копьями;
сила золота - на моей стороне, недюжинная энергия укрепляет мой дух или
вдохновляет меня; копья склоняются, негры меня признают: я принят в их
племя), - осмотрительность, шепот, обостренный слух, невидимое нервное
присутствие сообщника и чуткость к его малейшему шороху - все это заставляет
нас внутренне собираться, сосредотачиваться, превращает в комок нервов -
состояние, о котором так точно сказал Ги:
- Это и есть настоящая жизнь.
Но эта предельная собранность, превращающаяся во мне в мощную бомбу,
придает воровскому акту значительность и уникальность - ограбление, которое
совершается в данный момент, всегда последнее, не оттого, что мы думаем,
будто больше не будем воровать, - мы этого не думаем, а оттого, что подобная
сосредоточенность в жизни просто немыслима (она вывела бы нас за грань этой
жизни), и эта уникальность действия, которое разворачивается в сознательных,
уверенных в своей эффективности, слабости и в то же время в неистовой силе
движениях, также превращает его в религиозный обряд. Зачастую я даже
посвящаю его кому-нибудь. Стилитано первым удостоился подобной чести. Я
думаю, что обязан ему своим посвящением в воры, то есть мысль о его теле,
неотступно преследовавшая меня, не позволяла мне сдрейфить. Его красоте, его
спокойному бесстыдству я посвятил свои первые грабежи. А также своеобразию
этого великолепного однорукого, кисть которого, отрубленная по запястье,
гнила где-нибудь под каштаном, как он говорил мне, в каком-то лесу
Центральной Европы. Во время грабежей мое тело не защищено. Я знаю, что оно
искрится от моих движений. Мир чуток к моей удаче, даже если он жаждет моего
провала. Я дорого заплачу за ошибку, но я отыграюсь, и мне кажется, что во
владениях Творца будет весело. Либо я упаду, и худшее из всех зол - это
каторга. Но тогда каторжник, который делал ставку на "последнюю карту",
неминуемо встретится с дикарями в силу способа, вышеописанного вкратце моей
задушевной фантазией. Если, прочесывая девственный лес, он найдет золотую
россыпь, которую стерегут доисторические племена, он будет либо убит, либо
спасен. Я избрал чрезвычайно окольный путь, чтобы влиться в первобытную
жизнь. Прежде всего мне нужно проклятье собственной расы.
Сальвадор не давал мне повода для гордости. Он крал только жалкие
побрякушки с прилавков. По вечерам в кафе, где мы собирались, он грустно
вклинивался между самыми красивыми. Эта жизнь изматывала его. Возвращаясь, я
с чувством стыда видел его съежившимся на лавке, укутавшим плечи в одеяло
зелено-желтого хлопка, с которым он ходил просить милостыню в зимние дни.
Еще у него была старая черная шерстяная шаль, которую я отказывался носить.
Дело в том, что если мой разум примирялся с покорностью и даже жаждал ее, то
мое сильное молодое тело не выносило самоуничижения. Сальвадор говорил